знаменитой облавы полиции на железнодорожных грабителей. Каждый раз Конерсу удается выйти сухим из воды.

Рука правосудия впервые дотянулась до него, когда парню стукнуло тридцать два года. Загремел за надувательство посетителей Международной панамской выставки и отсидел три года. Освободившись, вместе с одним японцем по имени Хасегава провернул крупную аферу в японской колонии в Сиэтле. Выдавал себя за американского офицера, делегированного в японскую армию во время войны. Конерс имел поддельную побрякушку — орден Восходящего солнца, приколотый на грудь уголовника якобы самим императором. Когда все вылезло наружу, семейство Хасегава вынуждено было раскошелиться в пользу потерпевших на двадцать тысяч. Конерс загреб на этом кругленькую сумму, не понеся даже какого-либо морального ущерба. Дело замяли, он вернулся в Сан-Франциско, купил отель «Ирвингтон», где живет, как король, уже пять лет, и никто не может сказать о нем худого слова. Фармазон что-то замышляет, но что именно — никто не в состоянии узнать. О внедрении соглядатая в его отель под маской постояльца не могло быть и речи. Все номера занимали постоянные клиенты. Гостиница эта столь же малодоступное место, как самый дорогой нью-йоркский клуб.

Таков был хозяин заведения, куда звонил Уль, прежде чем исчезнуть в своей норе в Чайнатауне.

Я никогда не видел Конерса. Дик тоже. В досье мы нашли несколько фотографий. Снимки анфас и в профиль. Конерс, одетый, что твой джентльмен, в вечернем костюме, с фальшивым японским орденом на груди, среди нескольких япошек, которым он пудрил мозги. Любительский снимок, сделанный как раз когда мошенник вел свою жертву на заклание. На этой фотографии он выглядел хоть куда — упитанный, с важной миной, квадратной челюстью и хитрыми глазами.

— Узнаешь его?

— Наверное.

— Неплохо бы присмотреть какой-нибудь угол по соседству, чтобы иметь отель в поле зрения и время от времени приглядывать за нашей пташкой.

На всякий случай я спрятал групповую фотографию в карман, а остальные сунул обратно в папку досье, после чего отправился к Старику.

— Можешь действовать. Этот номер с посредническим бюро тебе обеспечен, — сказал он.

— Отлично. А теперь — в Чайнатаун. — Если не дам о себе знать через пару дней, вам стоит попросить подметальщиков улиц, чтобы они обращали побольше внимания на то, что сгребают с мостовой.

Он обещал это сделать.

Грант-авеню — главная улица и позвоночный столб Чайнатауна — почти на всей своей протяженности являет собой ряды магазинчиков с низкопробным пестрым товаром и ярко освещенных кабачков, где туристам подают мясо с луком и рисом, а лязг американского джаза заглушает звучащие временами писклявые китайские флейты.

Я свернул с Грант-авеню на Клей-стрит и, нигде не задерживаясь, дошагал до Споффорд-аллеи в поисках дома с красными ступеньками и красными дверями, который, по словам Киприано, принадлежит Чанг Ли Чингу.

На Уэверли-плейс приостановился, чтобы оглядеться. Филиппинец сказал, что именно здесь живут прибывшие в Чайнатаун и что, по его мнению, здание связано переходом с домом Чанг Ли Чинга. Как раз до этого места Дик Фоли держал на поводке Уля. Четвертый дом от игорного притона Джейра Квонга, так сказал Киприано, но я понятия не имел, где находится притон.

На Уэверли-плейс царили образцовая тишина и покой. Какой-то толстый китаец расставлял ящики с овощами перед своей лавкой. Полдюжины мелких китайских ребятишек играли в мяч посреди улицы. По другую сторону какой-то блондин в твидовом костюме поднялся по ступенькам из подвала на улицу; за его спиной мелькнуло на мгновение лицо размалеванной китаянки, запирающей дверь.

Я пошел дальше и на Споффорд-аллее без труда нашел нужный дом — обшарпанное строение со ступеньками и дверями цвета засохшей крови. Окна были наглухо заколочены толстыми досками. От окружающих зданий он отличался тем, что на первом этаже не было ни одной лавки или конторы.

Я поднялся по трем ступенькам и костяшками пальцев забарабанил в дверь.

Никакого ответа.

Постучал сильнее. Глухо. Попробовал еще раз и услышал, как внутри что-то заскрежетало.

Скрипело и скрежетало не менее двух минут, после чего дверь приоткрылась — на полфута, не больше.

Через щель над тяжелой цепью на меня глянул косой глаз, кроме которого удалось еще рассмотреть часть морщинистого темного лица.

— Что?

— Хочу видеть Чанг Ли Чинга.

— Не понимаю.

— Вздор! Запри дверь и лети к Чанг Ли Чингу. Скажи ему, что я хочу с ним повидаться.

— Топай отсюда. Чанга нет.

Я молчал. Если он не намерен меня впускать, то пусть знает, что я все равно никуда не уйду. Пауза.

— Чего ты хочешь?

— Хочу повидаться с Чанг Ли Чингом, — сказал я, не поворачивая головы.

Снова пауза, закончившаяся ударом цепочки о дверную раму.

— Ладно.

Я швырнул сигарету на тротуар и вошел в дом. Пришлось ждать, пока китаец перекрывал вход четырьмя стальными поперечинами толщиной в руку и замыкал висячие замки. Потом кивнул головой и, шаркая ногами, пошел впереди — маленький, сгорбленный человечек с лысой желтой головой и шеей, напоминающей кусок веревки.

Из этой комнаты он провел меня в другую, еще более темную, а потом в коридор. Затем мы спустились вниз по нескольким шатающимся ступенькам — крепко воняло затхлой одеждой и сырой землей, — и попали в абсолютный мрак. Я вынужден был ухватиться за полу просторного, сшитого, несомненно, на вырост голубого плаща моего проводника.

С самого начала путешествия он ни разу не взглянул на меня, и ни один из нас не проронил ни слова. Эти блуждания по лестницам вверх и вниз, повороты налево и направо особого страха не нагоняли. Если старика это забавляло — ради Бога! Сколько ни води, больше меня уже с толку не собьешь — я не имел ни малейшего представления о том, где нахожусь.

Дальше шли по длинному коридору, по обе стороны которого тянулся ряд дверей, размалеванных под бронзу. Все они были закрыты и в полумраке выглядели таинственно. Минуя одну из них, я заметил краем глаза тусклый блеск металла и темный кружок в самой середине двери.

Я бросился на пол.

Падая, как подкошенный, огня не увидел, но услышал выстрел и ощутил запах пороха.

Мой проводник молниеносно повернулся — одна нога его выскочила из шлепанца. В каждой руке он держал по пистолету, здоровенному, как лопата. Удивительно, каким образом этот старикашка ухитрился прятать на себе столько железа!

Два преогромных ствола пристально смотрели в мою сторону. По китайскому обычаю старик палил как сумасшедший: трах, трах, трах!

Я думал, что он промазал, — мой палец коснулся спуска. Но вовремя опомнился и не выстрелил.

Он целился не в меня. Слал