цифрах, даже не упоминая об объеме продаж, она старается не ранить его достоинство. То, как она сформулировала вопрос, позволяет считать успехом и продажу нескольких жалких сот экземпляров — если, конечно, надежды, которые он возлагал на книгу, были достаточно скромными. Подумать только, случайная встреча на остановке автобуса, а сколько такта, сколько доброты.
— Ну, с учетом всяких обстоятельств, продается она очень хорошо, — сказал он. — Сам не знаю, почему.
Женщина кивнула, уже подыскивая наиболее безопасный способ поддержания разговора.
— А кто ваш издатель?
— «Элизиум».
— «Элизиум»! — и снова ее уважение оказалось несомненно искренним. — Обязательно Джо расскажу, то-то он удивится! «Элизиум» издал совершенно чудесную книжку, мы так ей дорожим! Она перевернула всю нашу жизнь!
Тео улыбался и не мог остановиться. Если улыбка станет еще шире, у него, глядишь, голова отвалится.
— Хорошо, когда такое случается, — сказал он.
— Ой, это еще не все! — восторженно продолжала женщина. — Мы заказали ее в «Амазоне», подержанную. А когда развернули, открыли, смотрим — а там автограф! Представляете? Чернилами, от руки: «Джонас Лиффринг»!
— Поразительно, — сказал Тео. Как жаль, что транспортное управление Нью-Йорка не раскладывает по остановкам подушки. Он так невообразимо устал.
— Мы ее, наверное, раз сто перечитали, — сказала женщина.
— Как она называется?
— «Умножь свою песенку», — ответила женщина. — Она учит детей, совсем маленьких, математике. Нашим два с половиной и четыре. А они уже таблицу умножения знают! Просто чудо какое-то.
— Да уж, — отозвался Тео.
Двенадцатый автобус, наконец, подошел, женщина встала со скамейки. Тео тоже. Делая первый шаг к ярко светившейся двери, он все еще улыбался. А после упал. Упал, черт его побери.
Лишился чувств. Он, кажется, и постарался встать, однако не смог выпутаться из савана темноты, который обвил его и тянул куда-то вниз, в место, где время не имеет никакого значения, а века могут пролетать, как секунды. Целую вечность он пролежал там, точно в яме, смирившись с тем, что его ожидает еще одна вечность, а за ней и другая. Время от времени его навещали мертвецы, однако они не произносили ни слова, только смотрели. Каждому из них Тео говорил: «Простите». Он сказал это Марти Салати. Сказал человеку, облившемуся бензином и сгоревшему в Санта-Фе. Сказал мистеру Мухиббу из Мосулского музея. Безымянной девочке из Канзаса. Они, — похоже, удовлетворенные — уплывали куда-то, оставляя его лежать в темноте.
А затем, вдруг, — видеть он ничего еще не мог, — к нему вернулись чувства. Незримые руки несли его. Бестелесные голоса озабоченно бормотали. Он был спасен. Теплая ладонь погладила его по лицу, легонько пришлепнула.
— Оставайтесь с нами, оставайтесь с нами, — сказал ему на ухо женский голос.
Женщина держала его ладонь, Тео сжал пальцы.
— Вот и правильно, — сказала женщина. — Держитесь.
И когда вокруг них задрожали стены автомобиля, запела:
— Один умножишь на один — опять получится один…
ЛитВек: бестселлеры месяца
