кофту и улыбалась.
Легкий ветер шевелил ее светлые волосы.
Она потянулась ко мне и обняла меня за шею и плечи.
— Я не ангел, — шепнула она, уткнувшись в мои волосы.
Мы стали целоваться, ее язык настойчиво касался моего.
Я провел руками по ее спине и прижался к ней еще крепче.
От ветра ее волосы хлестали меня по лицу.
Она прервала наш поцелуй в тот момент, когда я кончил.
Я проснулся на полу со спермой в штанах.
Я стоял у раковины в своей комнате в «Редбеке», раздевшись до трусов. Еле теплая серая вода стекала по моей груди на пол. Я хотел домой, но не хотел быть сыном. Из зеркала мне улыбались фотографии дочерей. Я сидел, скрестив ноги, на полу своей комнаты в «Редбеке» и разматывал черные бинты на руке, пока не добрался до раны. Я разорвал еще одну простынь зубами и перевязал кисть. Со стены мне улыбались раны пострашнее. Я стоял в дверях своей комнаты в «Редбеке», снова надев грязную одежду, глотая таблетки и прикуривая сигареты. Я хотел спать, но не хотел видеть снов. Я думал, вот мой последний день. Фотографии Полы махали мне на прощанье.
Я ехал обратно в Оссетт. Поставив «макси» на стоянку у супермаркета, я пошел пешком до Уэсли-стрит. «Вива» одиноко стояла у дома, рядом с ней — темный спящий дом моей матери. Я сел в машину, включил двигатель и приемник. Закурив последнюю сигарету, я произнес свои короткие молитвы: Эта — за тебя, Клер. Эта — за тебя, Сьюзан. Эта — за тебя, Жанетт. Все они — за тебя, Пола. И за неродившегося ребенка. Я сидел, подпевая «Маленького барабанщика», и те далекие дни, те добрые дни возвращались ко мне издалека. В ожидании синих огней. Девяносто миль в час.
Я стоял у раковины в своей комнате в «Редбеке», раздевшись до трусов. Еле теплая серая вода стекала по моей груди на пол. Я хотел домой, но не хотел быть сыном. Из зеркала мне улыбались фотографии дочерей. Я сидел, скрестив ноги, на полу своей комнаты в «Редбеке» и разматывал черные бинты на руке, пока не добрался до раны. Я разорвал еще одну простынь зубами и перевязал кисть. Со стены мне улыбались раны пострашнее. Я стоял в дверях своей комнаты в «Редбеке», снова надев грязную одежду, глотая таблетки и прикуривая сигареты. Я хотел спать, но не хотел видеть снов. Я думал, вот мой последний день. Фотографии Полы махали мне на прощанье.
Глава двенадцатая
Час ночи. Рок-н-Ролл жив. Вторник, 24 декабря 1974 года. Сочельник, мать его. «Слышишь, как звенят колокольчики?» Я въехал в Уэйкфилд по Барнсли-роуд, в частных домах гасили рождественские гирлянды. Старые добрые времена закончились. У меня в багажнике лежал дробовик. Я пересек Калдер, проехал мимо рынка до Бул-гинга. Собор намертво вмерз в черное небо. Мертвая тишина. Я припарковался у обувного магазина. Я открыл багажник. Я вытащил дробовик из черного мусорного мешка. Я зарядил дробовик, не вынимая его из багажника. Я положил несколько запасных патронов в карман. Я достал дробовик из багажника. Я закрыл багажник. Я пошел к Булгингу. На втором этаже «Стрэффорда» горел свет, на первом было темно. Я открыл дверь и стал подниматься наверх, ступенька за ступенькой. Они сидели у бара, повсюду — виски и сигары. Дерек Бокс и Пол, сержант Крейвен и констебль Дуглас. Музыкальный автомат играл Рок-н-ролл, часть 2. В углу в полном одиночестве танцевал Барри Джеймс Андерсон, его лицо было сине-черным. Я держал руку на стволе, палец — на курке. Они посмотрели на меня. — Е-мое, — сказал Пол. — Брось дробовик, — сказал один из легавых. Дерек Бокс улыбался. — Добрый вечер, Эдди. Я сказал ему то, что он уже знал. — Вы убили Мэнди Уаймер? Бокс повернулся и глубоко затянулся своей жирной сигарой. — Правда? — И Дональда Фостера? — Ну и что? — Я хочу знать почему. — Журналист до мозга костей. А ты попробуй — угадай, а, Акула Пера? — Неужели из-за какого-то сраного торгового центра? — Да, из-за сраного торгового центра. — А каким хером с этим торговым центром была связана Мэнди Уаймер? — Хочешь, чтобы я тебе по слогам все расписал? — Да, по слогам. — Нет архитектора — нет центра. — Значит, она знала? Он смеялся. — А хрен ее знает. Я увидел маленьких мертвых девочек и новые торговые проекты, убитых женщин со снятыми скальпами и руку, моющую руку. — Вы получили удовольствие, — сказал я. — Я же тебе сразу сказал, что мы все получим в итоге то, что хотим. — А именно? — Месть и деньги — великолепное сочетание. — Я не хотел мести. — Ты хотел славы, — прошипел Бокс. — Это одно и то же. Слезы текли у меня по лицу. — А Пола? Как это понимать? Бокс снова глубоко затянулся своей жирной сигарой. — Я же сказал, я — не ангел… Я выстрелил ему в грудь. Он упал назад, на Пола. Из него шипя выходил воздух. Рок-н-ролл. Я перезарядил дробовик. Я снова выстрелил и попал Полу в бок. Он упал. Рок-н-ролл. Двое легавых стояли и пялились на меня. Я перезарядил и выстрелил. Попал низкорослому в плечо. Я снова начал перезаряжать, но тут высокий сделал шаг в мою сторону. Я развернул дробовик и ударил его прикладом по щеке. Он стоял, наклонив голову набок, не сводя с меня глаз. Из его уха на куртку капала кровь. Рок-н-ролл. Комната была наполнена дымом и острым запахом пороха. Женщина за стойкой кричала, на ее блузке была кровь. Мужчина за столиком у окна сидел, открыв рот и подняв руки. Высокий легавый так и стоял с бессмысленным взглядом. Низкорослый полз к туалетам. Пол лежал на спине и глядел в потолок, закрывая и открывая глаза. Дерек Бокс был мертв. Би-Джей перестал танцевать. Я навел на него дробовик и прицелился в грудь. — Почему именно я? — спросил я. — Тебя очень рекомендовали. Я бросил дробовик и пошел вниз.Я ехал обратно в Оссетт. Поставив «макси» на стоянку у супермаркета, я пошел пешком до Уэсли-стрит. «Вива» одиноко стояла у дома, рядом с ней — темный спящий дом моей матери. Я сел в машину, включил двигатель и приемник. Закурив последнюю сигарету, я произнес свои короткие молитвы: Эта — за тебя, Клер. Эта — за тебя, Сьюзан. Эта — за тебя, Жанетт. Все они — за тебя, Пола. И за неродившегося ребенка. Я сидел, подпевая «Маленького барабанщика», и те далекие дни, те добрые дни возвращались ко мне издалека. В ожидании синих огней. Девяносто миль в час.
