рассказе «Спондуликсы». Деньги — это строчки на бумаге. Все это строчки на бумаге, ребята. Нет «реальности» или «нереальности». Просто что есть, то и есть.

Никогда не знаешь, когда наткнешься на какой-нибудь волшебный ключ, который заведет механизм мироздания и поставит космос с ног на голову. «Одно произнесенное в нужный момент слово способно низвергнуть империи». В точку, брат Пол. Я врубаюсь, я с тобой на все сто, за тебя горой. Поразительные чудеса могут ждать где угодно: в закусочной, на стоянке трейлеров, в ночлежке, даже в таком столь скучном и лишенном потенциала месте, как Нью-Йорк-Сити. «Громоздились знаменитые, сияющие драгоценными камнями огней утесы Манхэттена, далекие, как миражи аравийского сераля».

Научная фантастика — забавное занятие, но кто-то же должен им заниматься. Пол на это способен. Если в предлагаемом вам сборнике и есть один поистине замечательный самородок, своего рода дифилипповская Голконда^[1], то это «Завод скуки», пусть коротенькая, но совершенная иллюстрация моим словам. «Завод скуки» — это то, что у нас, писателей-фантастов, возникает перед глазами, когда вы видите, как мы застыли столбом посреди улицы, пялимся прямо перед собой и мрачно что-то бормочем. Когда мы больше всего похожи на Лавкрафта, в самом своем мутном, жутковатом и отчужденном, жалком или отстраненном состоянии, значит, мы смотрим на ту самую реальность, что и все остальные, но видим что-то, подобное этому. Но мы же как-то находим лазейку из машины апатии! Да, приятель! Действительно, странное это занятие.

Брюс Стерлинг

Январь 2001

Странные занятия

Малыш Шарлемань^{1}

Своим существованием «Малыш Шарлемань» обязан моей давней любви к сборнику «Алые пески» Дж. Г. Балларда. Мой островной курорт Геспериды (прототипом ему послужил остров Каталины у побережья Калифорнии) должен был воспроизвести декадентскую территорию, так увлекательно изображенную в шестидесятых Баллардом. Отдавая дань великому мастеру, я шел по стопам Майкла Коуни, Эда Брайанта и Ли Киллоу — все они работали в том же направлении. (Намечается тематический сборник!) Я написал два продолжения к «Малышу», ни одно из которых не продалось. И, разумеется, этот рассказ — одна из моих первых бесстыдных попыток перенести в другой жанр название великой песни.

Геспериды. Какими далекими и нереальными кажутся теперь эти острова. Место вне времени, защищенное и изолированное богатством, где капризы людей состоятельных сталкивались с непредсказуемыми страстями их игрушек — и когда меньшие давали слабину, плоды этих игр становились зачастую нелепыми, а иногда слишком трагичными.

Геспериды. Солнце, деньги, лепные тела, жаркие и бурные чувства, шепот в ночи. В моей памяти все сливается в размытую радугу, какую иногда видишь в бензиновых пятнах от выплеснувшегося в Залив из баков горючего: переменчивая, мутирующая, ускользающая радуга. Переливы шелка, прикрывающего женские ягодицы.

Но несколько происшествий выделяются ярко. И как раз их мне больше всего хотелось бы забыть.

Геспериды. Когда-то я звал их своим домом.

Я пересчитывал бутылки за стойкой бара «La Pomme d'Or»^[2]. Скотч, текила, водка, рестина (после переворота в Греции раздобыть ее стало непросто), тошнотворный персиковый ликер — последний писк моды того сезона. Всякий раз, увидев, что какой-нибудь напиток заканчивается, я набирал код заказа и количество на субмикро, который висел у меня на поясе. Потом пошлю весь заказ по оптоволоконной связи на материк. Если повезет, груз прибудет завтра утренним паромом.

Широкие окна на веранду были переведены в режим «прозрачность». Снаружи лился утренний солнечный свет, придавая «La Pomme» странно здоровый вид. Когда выключены би-О-литы, когда в воздухе не клубятся дым и ароматы духов, когда ню-стеклянные стулья мирно отдыхают вверх ногами на керамических столах, а сцена пуста, мой клуб выглядит невинным и непорочным, в нем незаметно следов отвратительных драм, которые разыгрываются тут ближе к полуночи.

Я больше всего его любил в этот краткий час, но вечер наступал слишком быстро.

Дойдя до середины стойки, я включил радио, чтобы захватить новости.

— …убийство. К дальнейшим событиям. Делегация дипломатов стран Юго-Восточной Азии отправится на шаттле Европейского управления аэронавтики «Гермес» на орбитальное совещание с президентом Кеннеди, резиденцией которого в этом месяце служит «Белый Дом Верхнего Фронтира». Делегация надеется ускорить расследование недавней трагедии в Сингапуре. Переходим к более приятным новостям. Поклонники моды будут рады услышать…

Продолжая подсчет, я отключился от пустой болтовни.

Наверное, когда он вошел, я наклонился за стойкой. Хотя клуб открывался не раньше часа, я по утрам всегда оставляю дверь настежь, чтобы соленый ветер вымел затхлые запахи.

Как бы то ни было, выпрямившись, я оказался с ним нос к носу.

Это был худощавый парнишка лет двадцати двух или около того — достаточно молодой, чтобы быть моим сыном. Черты лица очень тонкие, но без тени андрогинности или женственности: просто точеные. Кожа цвета полированного каштана, глаза сияют синевой. В залатанных и перепачканных солью рубашке хаки и обрезанных джинсах. Поперек груди тянулся патронташ, удерживая что-то, спрятанное за спиной.

Мой взгляд на мгновение задержался у него на горле, пока я пытался сообразить, что это за плотно затянутые бусы. А потом вдруг понял, что это не украшение, а шрам — блеклый рубец, протянувшийся почти от уха до уха.

Почему-то вид этого шрама, портящего античную внешность, вывел меня из равновесия, и я занервничал, будто это я вломился в бар. Мальчишка, появившийся так неожиданно, будто бог Пан из-за куста, тронул какую-то струну, вызвав в душе что-то, чего я не смог распознать. Скрывая растерянность, я протянул руку с чуть большим жаром, чем следовало бы.

— Привет, — сказал я.

Он взял мою руку. Его ладонь была мозолистой от физического труда, хватка — крепкой.

— Привет, — ответил он.

Еще одно потрясение — его голос. Я думал, он будет юношеским и сладкозвучным, что соответствовало бы внешности. Но из покалеченного горла раздался пропитой, хриплый, замаринованный в виски рык. Мне тут же вспомнился Дилан в пору расцвета, лет тридцать назад, но с плотным слоем скрипучести Тома Уэйтса. Эффект ошеломлял диссонансом, но не был неприятным на слух.

Население Гесперид небольшое, постоянное и чужих не жалует, поэтому все друг друга знают — я не говорю, конечно, про вечно меняющуюся