французском и арабском.

Генерала ценили в узких научных кругах как высококвалифицированного арабиста, знатока наречий Магриба.

Одиннадцать лет он работал квартирьером «Аль Махриби» — международной организации исламских правых. Разъезжал по миру, готовил базы для тергрупп, обеспечивал их оружием и техникой.

Звали его тогда Хассан Мисрий — Хассан Египтянин, потому что внедрился он в Каире. В «Аль Махриби» Савостьянов дослужился до новой клички — Газзаби, Сердитый, а в Управлении — до подполковника. Он усовершенствовал знание основных европейских языков и всех арабских диалектов, до которых мог дорваться. С его помощью, а в некоторых случаях при его участии было организовано два десятка нашумевших терактов в Европе и Америке.

Савостьянов был инициатором нескольких серьезных разборок с «Фатхом», после чего палестинцы открыли на Хассана Сердитого настоящую охоту. Они-то и выдали его итальянской жандармерии.

В личине матерого арабского террориста Савостьянов бежал быстрее лани через всю Италию — от солнечной Калабрии до пасмурного Пьемонта, меняя машины, поезда и документы, а заодно вспоминая, на случай ареста, запасную легенду агента КГБ. Где-то уже за Миланом пришлось прыгать ночью на ходу из экспресса. От погони он оторвался, но повредил колено и на явку в Швейцарии буквально приполз.

Вскоре он вернулся в Москву и начал преподавать в разведшколе Управления. Выдержал один семестр и запросился на оперативную работу. В качестве паллиатива ему предложили должность заместителя начальника Управления и кураторство над службой безопасности. В общении с окружающими, вероятно, вследствие травмы и неутоленной жажды дела, Савостьянов был груб, неуживчив и, раздражаясь, изъяснялся матом, переплетая его витиеватыми арабскими проклятиями. Внешне он походил на черного угрюмого бульдога, украшенного щеточкой насеровских усов с проседью на самых кончиках.

Седлецкий был знаком с генералом более двадцати лет. Еще в институте они встретились в комитете комсомола, где студент Седлецкий представлял курсовое бюро, а аспирант Савостьянов — партийную организацию. Они довольно близко сошлись — по-землячески. Оба были из Ростовской области.

Потом снова оказались вместе в разведшколе Управления. Здесь Седлецкого натаскивали на работу в Иране и Афганистане, а Савостьянов готовился к «нелегалке» в Египте.

Вот так близко они не виделись почти год. Сдал генерал — под глазами мешки, лоб в испарине, складки вокруг рта закаменели. Теперь он еще больше походил на бульдога. На больного и старого бульдога. Выбравшись из-за стола, Савостьянов побрел, сильно хромая, к окну, из которого открывался вид на сад ЦДСА и новые дома Олимпийского проспекта. Закурил и спросил:

— Тебе арабисты не нужны?

— Хорошего человека всегда пристроим. По блату. А если серьезно…

— Я серьезно и спрашиваю! — перебил генерал и повернулся к Седлецкому. — Пора, чувствую, в отставку уходить.

— Так все плохо? — насторожился Седлецкий.

— Хуже некуда, Алексей… Все, суки, сговняли, про…бли! Всякая шелупонь, всякая бумажная потаскушка, твою мать, звонит мне по обычному городскому телефону! А? Как в баню звонит насчет свободных нумеров! Президент, видите ли, поручил составить справочку. Причем быстренько. А? Быстренько, аннанин кейсим! Естественно, я этого придурка отшил. И приказал адъютанту больше не соединять. Что ж ты думаешь?

— Позвонил другой придурок, — предположил Седлецкий. — Чином повыше.

— Верно, — согласился генерал. — С тем же поручением… Они там что, с ума посходили? За кого нас держат? Вообще, откуда они знают о существовании Управления? Нет, надо уходить к едрене фене, алларахим…

— Ну и правильно, — после небольшой паузы сказал Седлецкий. — Без работы не останешься. С нового учебного года возьмешь группу первокурсников. Не забыл, полагаю, разницу между дивани и магриби? А между таликом и насталиком?

Генерал прохромал к столу, взял старый конверт и стремительно начертал четыре раза одно и то же предложение справа налево, в столбик. Перебросил конверт Седлецкому, который развалился в единственном гостевом кресле. Тот полюбовался классическими разновидностями арабского письма и заметил:

— Прекрасно, Юра, прекрасно… А я так не умею. Кстати, не разберу последнее слою.

— В Алжире и Тунисе так называют евнухов. А восточнее, в Ираке или в Сирии, это слово обозначает ругательство.

— Какое? — с научным интересом поднял глаза Седлецкий.

— Очень простое — мудак!

— Ты бы порвал листочек, — посоветовал Седлецкий. — Не дай Бог, сыщется еще какой арабист. И узнает, кого ты евнухом окрестил. Не вводи ближних в грех стукачества!

Генерал бросил конверт в пепельницу и поджег.

— Значит, вместе преподавать будем, Юрии Петрович? — задумчиво спросил Седлецкий. — А тут пусть командуют эти… Как их в Ираке зовут? — Савостьянов разбил спичкой слой пепла и вздохнул. — Ладно, замнем, Алексей. Это я поплакался тебе в жилетку. А вообще-то вызвал по делу. Вот, познакомься.

— Аналитическая записка, — вслух прочитал Седлецкий заголовок ксерокопии. — Первое: подготовить общественное мнение к возможности коммунистического реванша…

Он пробежал взглядом листок и пожал плечами.

— Бред какой-то!

— Бред? — прищурился Савостьянов. — Нет, голубь… За этим бредом — деньги, амбиции, оружие, ненависть. Поэтому, так сказать, в порядке бреда создано оперативное подразделение под моим чутким руководством. Ты возглавишь группу. Часть людей ждут в Ставрополе, часть останется здесь, в Москве, на случай обострения ситуации.

— Дай-ка еще раз посмотреть, — попросил Седлецкий и долго вчитывался в короткие строчки аналитической записки. — Остаюсь при своем мнении — это бред. Однако при благоприятных обстоятельствах, при четкой организации дела…

— Вот именно, — вздохнул генерал. — Когда ты узнаешь, кто за этим стоит, то поймешь, что четкости им не занимать стать.

— Людей из моей группы я знаю?

— Вполне возможно. Они вот-вот должны подойти.

Тут и звякнул телефон. Генерал послушал секунду и приказал в трубку:

— Поднимайтесь!

Когда открылась дверь, Седлецкий улыбнулся:

— Можно было сразу догадаться…

В поношенной, чуть мятой полевой форме, успевший обгореть на раннем южном солнце, Мирзоев выглядел обычным ветераном глухого гарнизона, неожиданно командированным в Москву. Зато Акопов смотрелся так, словно только что выбрался из темно-вишневого «Вольво», который досаждал Седлецкому на повороте с Тверской: шикарный костюм, толстая золотая цепь на шее, модные