положивший перед собой мятую кепку — но без гитары! Без песен! Без неумелых кунштюков!
И что такое “забудь свой геморрой”? Почему его надо забыть, если он уже есть? Как забыть — как сумку, как зонтик?.. А это идиотское уточнение “свой”!.. Свой забыть, а чужой геморрой забывать не надо?
Он почувствовал, что если не выпьет хотя бы чуть-чуть, то может сорваться.
Лев Лаврентьевич не стал спускаться в подземный переход, ведущий к станции метро, а, пройдя шагов двести, свернул в малонаселенный Т-ский переулок. Там в подвальчике размещалась рюмочная, с осени прошлого года именуемая “Эльбрусом”, но по старой памяти больше известная как “Котлетная”.
Не умея представить иных причин называться подвальчику “Эльбрусом”, Лев Лаврентьевич полагал, что Эльбрус — это имя хозяина заведения.
Входя, мечтал о пятидесяти; у прилавка подумал о ста; стал платить и решил: сто пятьдесят. Ему дали в графинчике. Взял томатного сока стакан. Закусывать не хотелось, третий день не было аппетита.
Сел, налил себе в рюмку, разделив мысленно все на четыре. Спешить не надо. Надо с чувством, с толком, с расстановкой. Выпил, томатным запил, отглотнув понемножечку дважды.
За соседним столиком двое сидели, пили пиво, на тарелке кучкой лежали щепки вяленых кальмаров. Лев Лаврентьевич терпеть не мог эту дрянь.
С тех пор как “Котлетная” стала “Эльбрусом”, котлеты здесь продавать перестали.
Закурил.
Музыки, к счастью, не было.
Впрочем, лучше музыку слушать, чем то, о чем говорили за соседним столиком. Один уламывал другого сменить фамилию. “Ковнюков, смени, тебя же все равно все Говнюковым считают!” (То, что тот Ковнюков, понял Лев Лаврентьевич не на слух, а из контекста фразы.) Второй отвечал первому, что он и есть Говнюков, что это дед его еще до войны сменил Говнюков на Ковнюков, тогда как правильно Говнюков, и что он, Ковнюков, никогда не поменяет фамилию ни на Адмиралова, ни на Вышегорского, а если и поменяет, только обратно на Говнюкова, потому что это реальная фамилия, правильная, и надо ее уважать. Он несколько раз употреблял конструкции с местоимением “мы”, но на слух уяснить затруднительно было: “мы — Ковнюковы” или “мы — Говнюковы”. Наконец, прозвучала фраза, надо думать, служившая девизом, с которым владелец необычной фамилии уверенно шел по жизни, бросив вызов судьбе: “Говнюков много, а Говнюков один”. (Возможно, он сказал “Ковнюков один” — один черт.)
Что за хрень?.. как такое можно нести?.. — возмущался про себя Лев Лаврентьевич. Если так и дальше пойдет, его просто вытошнит.
Водка, правда, была ничего, а вот сок томатный ему не нравился. Несоленый. Но он сам не солил — вполне осознанно. Говорят, томатный сок с поваренной солью действует разрушительно на печень.
Злил еще и тем Ковнюков-Говнюков, что Лев Лаврентьевич сам гордился всегда своим именем-отчеством. Что же тут красивого в
Говнюкове
, когда если и есть что-то объективно красивое, так, конечно же, это
Лев Лаврентьевич
? Поразительное сочетание звуков, тончайшая аллитерация, волновые звуковые накаты: лев, лав. Лев. Лав. Ай лав ю, Лев. Ай лав ю, Лав. Ай лав ю, Лаврентьич. Женщины так ему никогда не говорили. А жаль.
Жизнь, если честно, скверно сложилась.
А жизнь всегда скверно складывается.
Как карточный домик.
Налил еще.
Спасибо родителям. Назвали Львом. Лучше и не придумаешь.
За родителей. Соком запил.
С фамилией не так повезло. Сама по себе вполне приемлемая, но в сочетании с именем как-то не очень. Лев Комаров. Семантический сбой. Что-то надо одно — или лев, или комар. Льву Лаврентьевичу фамилия Комаров с детства отравляла существование. А был бы он Говнюковым? Лев Говнюков… Страшно представить.
Теперь о политике рассуждали.
— Вот увидишь, Говнюков, первой отсоединится Шотландия. Затем — Уэльс.
— Англия первой отсоединится, — пророчествует Говнюков за соседним столиком. — Останутся Шотландия с Уэльсом без Англии.
— Да нет там никакой Англии, Говнюков, есть безымянная территория в границах Великобритании...
Достали.
Убил бы обоих.
Вошел дед бомжеватого вида. Лицо как будто знакомое, где-то Лев Лаврентьевич с ним определенно встречался. Судя по тому, что держал он в руке, а держал он в руке “За знакомство”, промышлял дедушка продажей бесплатного. Оценив ситуацию, направился к тем двоим.
— Купите за двадцать рублей, — попросил Говнюкова. — Вон какие, элитные. Одна другой краше…
— Отвали, — сказал Говнюков. — Сам ты элитный.
— Любо смотреть, — обратился дед к приятелю Говнюкова. — За десятку хотя бы.
Стоило оценить деликатность деда: десятка была той суммой, которую любой побирающийся мог просить без зазрения совести, дед же продолжал себя позиционировать как коммерсант; Лев Лаврентьевич оценил.
— Отвянь, — посоветовал говнюковский приятель.
Дед было подался в сторону Льва Лаврентьевича, но, встретившись глазами с ним, замер на месте, словно припоминая что-то, потом пугливо отвернулся и заковылял к выходу.
— Стой! — приказал Лев Лаврентьевич; он достал сторублевку и показал деду. Увидев, однако, что дед продолжает стоять на месте, сам подошел к нему.
Не столько руководствовался человеколюбием он, сколько поступал в пику Говнюкову с товарищем.
— Тебе, отец! — протянул деду.
В качестве вспомоществования.
Дед охнул, забормотал убогие слова признательности. Благородство и принципиальность были деду не чужды: он тыкал, чтобы взял, журналом во Льва Лаврентьевича, а Лев Лаврентьевич от себя “За знакомство” отпихивал.
— Перестаньте, — говорил он деду раздраженным назидательным шепотом, — мне это не надо, кому-нибудь продадите…
— Нет!.. Такие деньги заплочены… — вкрадчиво бормотал дед, — нет, нет, нет… вам нужнее, вы молодой…
Может, на факультете работал? — все пытался вспомнить Лев Лаврентьевич, вглядываясь в желтое одутловатое лицо. Всяко бывает. Пал человек.
Изловчившись, дед согнул “За знакомство” надвое и засунул Льву Лаврентьевичу в карман пальто, после чего стремительно уковылял на улицу.
Лев Лаврентьевич в состоянии несвойственного ему благодушия вернулся за столик. Налил себе третью. Задумался. Не этот ли тип лет пятнадцать назад читал курс основ теории управления?
— Ну ты и лох! — подал голос (громкий голос) Ковнюков-Говнюков. — Да их на перекрестках бесплатно раздают, бери сколько надо!
— Не всем, — уточнял говнюковский приятель. — Только водителям иномарок. Пешеходам не дают. И бомжам не дают.
— Вот как раз