глаз.

— Есть, командир.

Тот уходит.

Самолет вырывается в затопленное солнечным светом пространство. Вокруг — редкие ватные купки облаков, вверху — голубое небо, внизу — зеленая, с коричневыми проплешинами, земля. Мир. Покой. Идиллия.

С маленьким диссонансом: справа и слева от их машины на расстоянии сотни-другой метров бесшумно пристраиваются и зависают легко, плавно, изящно две прекрасные акулы. Минин в изумлении таращит на них глаза:

— Что за комиссия, создатель?!

— По нашу душу, — роняет командир.

— Здравствуйте. Я ваша тетя. Какого черта им тут надо?

— Сейчас узнаем.

— Понял.

Рация настроена на Махачкалу, но Останин и не думает переключаться на частоту Астрахани. Сами найдут. Вон, их нашли же. А что им стоило перемахнуть фронтик в стратосфере? Раз плюнуть.

— …шестьсот семьдесят восемь, ответьте. Вы меня слышите?

— Слышу.

Никогда бы мне вас не слышать, думает командир. Навязались на мою голову помощнички. Но он предельно вежлив.

— Командир Грабарь, доложите, что у вас случилось.

Грабарь так Грабарь.

— Самолет захвачен террористами. Штурман убит.

— Чего они хотят? Их требования?

— Посадка в Грозном.

— Какая помощь вам нужна? Мы можем что-то сделать?

— Можете. Уйти к себе на базу.

— Но если мы и вас туда уведем?

— Они взорвут самолет.

— А если проводим до Грозного?

— То же самое.

— Вы самостоятельно справитесь с обстановкой?

— Да. У нас все будет в порядке. Но вы должны уйти.

— Понял. Ждите.

— Жду.

Переключиться и послушать? Сами скажут. Минин спрашивает тихонько, не нажимая кнопки СПУ:

— Что за притча, командир? Ты меня заикой сделаешь.

— Не вмешивайся.

— Понял. Не вмешиваться.

Через несколько минут в наушниках снова раздается голос:

— Командир Грабарь, вы меня слышите?

— Слышу.

— Мы уходим, командир. — В баритоне слышится дружеское сочувствие. — Желаем удачи.

— Приятного полета, ребята.

Истребители взмывают ввысь и с крутым разворотом уходят на восток. Останин со вторым провожают их взглядами. Они становятся все меньше. Растворяются.

— Так что же все-таки все это значит, командир? — спрашивает Гена. — Откуда они взялись?

— Они встретили нас еще перед фронтом, — неохотно отвечает тот. — Сулились стрелять.

— А почему не стали?

— Мы влезли в грозу.

— А сейчас?

— Ты слышал.

— Но зачем было говорить, что самолет захвачен? Если им нравится, пусть бы провожали.

— Куда?

— До Грозного. Ты же сказал, что посадка в Грозном?

— Сказал.

— А на самом деле?

— Перед собой. Ищи площадку.

Кажется, за сегодняшнюю ночь второму пилоту пора бы разучиться удивляться чему бы то ни было. Не разучился.

— Николай Васильевич, ты в своем уме? Как это мы посадим такую махину вне аэродрома?

— Посадим.

— Где, какая площадка?! Взгляни на землю!

— Занимай триста метров.

— Занимаю. Командир, зачем нам эта свадьба? Угрохать самолет и самим угрохаться?

— Мы не угрохаемся.

— Мне самолет не посадить, а тебе с твоей ногой…

— Посажу. Смотри площадку.

— Но зачем?!

— Второй пилот, что ожидает чеченцев, если мы сядем на аэродром?

— Какое мне дело до чеченцев?! Они убили штурмана и чуть не угробили нас!

— Гена, штурмана не вернуть, — устало говорит командир. — А из чеченцев одного наверняка поставят к стенке, остальных… Я не палач.

21

Это не твоя война, убеждает себя командир, внимательно вглядываясь в проносящуюся под крылом землю и угрюмо супясь. Ты никого не просил втягивать себя в эти проблемы, и тебе до них нет никакого дела. Нет тебе никакого дела ни до чеченцев, ни до русских, ни до белорусов. Ты сам по себе. Твоя единственная забота — экипаж. Ты остался без штурмана, сам ранен. Бери курс на ближайший аэродром и садись.

— Командир, ты хорошо все обдумал? — настойчиво спрашивает Минин.

— Обдумал, — бурчит тот, не дотрагиваясь до кнопки СПУ. — По рации об этом ни слова.

— Я и не трогаю рацию, — возражает тот, действительно не пользуясь переговорным устройством. Не хватало еще, чтобы запись обо всем этом осталась на магнитофонной ленте. — Я ничего не имею против того, чтобы чеченцы убрались куда-нибудь к дьяволу и остались живы. Но я не хочу, чтобы мы оказались трупами.

— Не окажемся.

— Ты уверен?

— Уверен.

Ни в чем он не уверен.

— Тогда все в порядке, командир. Меня только беспокоит твоя нога.

— Проморгается. — По этому ответу видно, насколько он раздражен и зол и на себя, и на весь мир. — Видишь что-нибудь подходящее?

— Пока нет.

Проклятая нога болит все сильнее, она распухла и превратилась в деревяшку. Командиру незачем корчить из себя несгибаемого железного мужчину: что болит, то болит, и если человеку небо с овчинку кажется, то так оно и есть. Он хмурится, потихоньку скрипит зубами и беспрерывно чертыхается.

Земля изувечена взрывами и пожарами, изборождена гусеницами самоходок и танков. Попадись при посадке хоть к своим, хоть не к своим — добра не жди ни от тех, ни от других. Эта твоя глупость еще вылезет тебе боком, в который раз предостерегает себя Останин. Уже вылезла, и еще вылезет.

В чужом пиру похмелье.

— Командир, по-моему, вот эта подходяща, — сообщает второй пилот, указывая рукой в сторону своей форточки. — Взгляни-ка.

Останин закладывает крутой вираж, внимательно присматривается.

Да, пожалуй. Что-то наподобие небольшого плато, и, кажется, площадка довольно ровная. Вокруг — ни кустов, ни посадок, голые холмы, засаде скрыться негде. Он делает стандартный разворот, снижается до ста метров и проходит, внимательно изучая землю. В то же время он засекает по секундомеру время.

Когда площадка кончается, он включает секундомер. Почти минута. Чуть больше четырех тысяч метров. Этого ему с запасом хватит, чтобы сесть и взлететь с ходу, без разворотов. Ни к чему ему терять лишние секунды.

— Как, на твой взгляд, грунт? — спрашивает он Гену.

— По-моему, подходит. Ям и выбоин я не заметил.

— Садимся. Бортмеханик! — поворачивается он в сторону фюзеляжа. — В кабину! Займи свое место!

Михаил усаживается перед пультом, пристегивается.

— Подготовку проводим без карты, — говорит командир. — Пилотировать буду я. Доложить готовность к посадке.

— Бортмеханик к посадке готов.

— Второй — готов.

— Выпустить шасси.

Глухой удар под фюзеляжем, загораются лампочки.

— Шасси выпущено.

— Закрылки пятнадцать.

— Выпущены на пятнадцать.

— Закрылки тридцать восемь.

— Выпущены. — Одновременно бортмеханик начинает отсчет высоты по