Казменко Сергей Сон разума

Сергей КАЗМЕНКО

СОН РАЗУМА

Я знаю, что мне никто не поверит.

Временами я и сам перестаю себе верить. И тогда мне начинает казаться, что все мои мучения - лишь порождение больной фантазии. И тогда жизнь снова становится простой и понятной.

Но ненадолго.

Все началось с кошмара.

Я помню, как проснулся среди ночи от ужаса, от ощущения щемящей тоски и безысходности. Проснулся - и не почувствовал облегчения от того, что вернулась реальность. Я лежал, уставившись в потолок, едва различимый в бледных отсветах огней проезжающих по улице автомобилей, и не решался закрыть глаза. Потому что знал: там, за порогом сна, меня ожидает кошмар.

И тогда я попытался разобраться, понять, что же так напугало меня. Иногда это помогает, и казавшееся во сне ужасным, становится вполне обыденным и теряет свою пугающую силу.

И я стал вспоминать.

Я не знаю слов, чтобы назвать то место, в котором я очутился во сне. Пространство, окружавшее меня, не имело сколько-нибудь различимых границ. Возможно, оно вообще было безграничным, но от пребывания в нем сохранилось ощущение какой-то скованности, запертости в малом объеме - так чувствуешь себя, оказавшись вдруг в совершенно темном подвале или пещере.

Но там не было кромешной тьмы. Там был свет - рассеянный, смутный, льющийся неизвестно откуда, и он освещал... Больше всего это походило, пожалуй, на содержимое старого чердака или, скорее, склепа. Да-да, именно древнего сырого склепа, заполненного истлевшей рухлядью, местами покрытой плесенью и припорошенной вековой пылью. Но так, что самого склепа по существу не было, была лишь эта призрачная пленка векового тлена, покрывающая его содержимое, зеленовато-серая и как бы светящаяся изнутри.

И среди этого тлена и запустения двигалась какая-то тень.

Теперь я понимаю, что именно эта тень, ее приближение ко мне и послужили причиной пробуждения. Но я не в силах назвать хоть какие-то черты этой тени - скорее всего потому, что их просто не было. В странном мире, окружавшем меня в кошмаре, мире, где все было лишено четких признаков и очертаний, где почти ничего не вызывало привычных человеку ассоциаций, тень эта выделялась - именно тем, что она вообще не имела никаких характеристик, что она была полнейшим, абсолютнейшим ничем.

Конечно, в ту ночь я еще не в силах был постичь зловещий смысл увиденного, и мало-помалу воспоминание об этом кошмаре стало вызывать скорее досаду и раздражение, чем страх. Но досада и раздражение шли от разума, не сумевшего поместить увиденное в привычную систему категорий. Душою же я чувствовал: этот кошмар возник неспроста, он еще вернется, мне еще предстоит до конца постичь его зловещую сущность. Быть может, поверь я своей душе, и все сложилось бы иначе, и я нашел бы в себе силы в решающий момент изменить течение событий. Но душа наша слишком часто не находит слов для того, чтобы убедить в своей правоте рассудок.

Заснул я только под утро.

На следующую ночь кошмар вернулся. Но теперь - видимо, потому, что засыпая я смутно вспоминал о нем - увиденное во сне предстало передо мной в более четком обличье, оно лишилось призрачности и совершенной оторванности от реального мира и, возможно поэтому, не вызвало сразу же того ужаса, что накануне. Какое-то время я был в состоянии постигать мир этого кошмара рассудком и, хотя душа моя рвалась скорее покинуть его, ощущая опасность, рассудок сумел на некоторое время задержаться и упорядочить увиденное. Теперь я думаю, что именно эта задержка и сделала меня вечным пленником кошмара. Не будь ее - и через несколько ночей он навсегда стерся бы из моей памяти. Но того, что случилось, уже не поправишь. Сколь часто любопытство заманивает нас в ловушку, из которой потом не удается найти выхода...

Проснувшись от ужаса - наверное, я даже закричал - я сразу же осознавал, что же именно так напугало меня. На сей раз не было нужды разбираться в своих воспоминаниях, переход в состояние бодрствования был мгновенным и не сопровождался потерей контроля над сознанием. Так, будто кто-то щелкнул выключателем, вмиг разрушив кошмарные видения, но не нарушив памяти о них. Я точно знал теперь, что же было самым ужасающим в том тленном мире. Да - та самая тень, появившаяся среди тлена и запустения и неспешно, но неумолимо надвигавшаяся на меня. Но странное дело: на сей раз мне уже не казалось, что от тени этой исходит какая-то опасность, что ее следует бояться. Нет, я совсем не боялся ее. Я боялся другого, боялся, что мне откроется нечто ужасное, когда тень эта подойдет вплотную. Это было сродни тому чувству, которое испытываешь, когда после долгого ожидания получаешь, наконец, дурные вести: уж лучше было бы оставаться в неведении, тогда сохранялась бы хоть какая-то надежда. Именно потому и ринулся я прочь из кошмара, что был еще не готов, не находил в себе стойкости и мужества лицом к лицу встретить весть, которую несла с собой надвигающаяся тень.

Но понимание этого пришло позже. Тогда же я не успел еще в достаточной степени разобраться в своих чувствах и таким образом оценить происшедшее. Тогда мне было просто досадно от того, что вторую ночь подряд мне не удается выспаться. И почти совсем не страшно.

На третью ночь я слишком хотел спать, и это оказалось решающим аргументом в споре между душой и рассудком. Когда кошмар вновь овладел моим сознанием, душа оказалась бессильной вырвать меня из-под его власти. Я не проснулся. Долго-долго, целую вечность пробыл я в том странном мире, где все дышало тленом и разложением, во власти пришедшей из самых потаенных глубин его тени. И я постиг ужас, принесенный ею, постиг вечную тоску одиночества и безысходности, я слился с этой тенью и сам стал ею абсолютнейшим ничем, пустотой, которой не суждено иной участи, как вечно скитаться среди тленных теней тленного мира, которая не способна ни на какое деяние - ни на великое, ни на мелкое, и вместе с тем обладает зачатками сознания, достаточными для того, чтобы ощутить свое ничтожество.

Наутро я проснулся не от ужаса. От тоски. Эта тоска осталась в моей душе и сегодня.

Дьявол умело использует чувства, которые движут душою человека. На сей раз он избрал своим орудием сострадание. Душа человеческая не может пройти мимо чужого горя и страдания, не попытавшись помочь. Другое дело, что мы сами часто стремимся закрыть свою душу барьером непонимания: ведь в мире слишком много горя, чтобы хватило сил помочь каждому. Но если чье-то горе достучалось до нашей души, если она постигла его, то помочь в этом горе - единственный путь, на который способен человек, если душа его еще не умерла. Это как раз тот случай, когда движения души преобладают над всеми доводами