этом хоть что-то делали, то потом и делать перестали. Поэтому выделяемые из раздувшегося от продажи нефти и газа госбюджета баснословные деньги на модернизацию, строительство дорог и мостов, создание новой инфраструктуры никак не способствовали решению именно этих задач. Дорог так и не стало, мосты забавно раскачивались, плотины ГЭС рушились. Большой театр, несмотря на все потуги российских рабочих, так и не отреставрировали, строительство олимпийских объектов в Сочи вошло в Книгу рекордов Гиннесса из-за своей баснословной дороговизны, а павильон в Шанхае на ЭКСПО-2010 стал просто посмешищем, так как символом великой страны был выбран почему-то Незнайка из Солнечного города.

Раздался сигнал домофона. Георгий Темирович сам пошел открывать дверь. Прислугу он отпустил. Не хотел, чтобы при его разговоре с Антоном присутствовали посторонние люди. Он давно собирался переговорить со своим самым близким соратником того полного наивных надежд времени. Но все как-то не удавалось. Всякий раз, сталкиваясь с абсолютной уверенностью Чабисова в правоте делаемого им дела, он вынужден был отступать и все глубже уходить в свои мысли о том, что было, что думалось и что сталось.

Антон Борисович вошел как всегда стремительно, крепко и искренне обнял друга, решительным шагом прошел в гостиную, уверенно расположился в кресле и направил на своего бывшего патрона известный всему миру взгляд с характерным прищуром.

— Антон! Ты знаешь, я не люблю долгих прелюдий. Тем более что ты человек весьма занятой. Поэтому постараюсь быть кратким. — Вступление досталось Голикову достаточно тяжело. Так тяжело бывает тогда, когда решаешь высказать наболевшее человеку, который когда-то был твоим другом, а со временем… А что со временем? Этого Голиков еще не знал.

— Я долго размышлял над тем, что произошло. Моя страна, прости уж за излишний пафос, но сейчас иначе не могу, на моих глазах превратилась из великой державы в полное дерьмо. Не возражай, пожалуйста, — предупредил Голиков невольный порыв Чабисова вмешаться в его монолог.

— Да, да. Именно дерьмо! Полноправным членом западного цивилизованного сообщества она так и не стала. От нее шарахаются как черт от ладана и Европа, и Америка. Нас ненавидят так же, а может, и сильнее, чем раньше. Но раньше на нашей стороне была хотя бы сила. Сейчас нет и ее. И вообще ничего нет. И все катится в тартарары. Не хочу быть пророком. Но все это года через три рухнет. И ничего не останется. Ни от России. Ни от нас…

— Это паникерство! — перебил его Антон. — Все далеко не так, как ты думаешь. Да, у нас есть проблемы. И мы не смогли предусмотреть многое из того, что случилось. Но мы живем в свободной и демократичной стране…

— О чем ты?! О чем ты говоришь?! Какая, к черту, свобода? Какая демократия? Где ты ее видишь? На выборах? Или по ящику? Или на партийных съездах? Мы все просрали, все!!! Мы страну просрали, людей ввели в блуд и разврат. И ты называешь это проблемами? Да не проблемы это, а катастрофа! Гибель Третьего Рима, крах тысячелетней цивилизации!! И это не просчеты наши! Весь ужас в том, что просчетов не было. Изначально замысел был такой! Через меня, через тебя, через прочих наивных идиотов, преклоняющихся перед их жизнью, раздавить, убрать, стереть с лица земли огромную, могучую, прекрасную страну, уничтожить ее народ, его культуру. Потому как мы просто никому не нужны. А реально нужно несколько миллионов рабов, которые бы разрабатывали наши недра, качали отсюда нефть и газ, вывозили вагонами золото, платину и никель. И что самое ужасное, я, Георгий Темирович Голиков, потомок тех, кто создавал эту страну ценой собственной крови, все и разрушил…

— Ты излишне эмоционален сегодня. Я не согласен с твоей оценкой происходящего.

— Ты и не можешь согласиться, — перебил его Голиков совершенно спокойным тоном. Тоном, в котором Чабисов услышал прежние нотки властности и решимости, столь характерные для его шефа двадцатилетней давности.

— Ты и не можешь согласиться, потому что ты стал частью их проекта. Ты — не русский человек. Волей-неволей ты, как и практически все мои бывшие соратники, вы все мимикрировали. Вас уже ничего не связывает ни с Россией, ни с ее будущим. Ваши деньги там. Ваши жены там. Ваши дети там. Вы сами здесь находитесь по вахтовому методу. Прилетел, разделил очередной кусок, улетел в Альбионы. Вы целенаправленно привели страну к гибели, оправдывая свои поступки всяк на свой лад. Люди вы взрослые. Поступайте, как считаете нужным. Я не намерен вас в чем-то убеждать. Но я оставляю за собой право поступить так, как считаю нужным и справедливым. Я не хочу и не могу быть болваном в чужой игре. Не люблю интриг. Поэтому и пригласил тебя сегодня прийти. Мое решение окончательное. Это плод многолетних раздумий. Я не могу позволить рухнуть тому, что моя семья строила десятилетиями. И поэтому с завтрашнего дня начинаю работать против вас, — Голиков произнес все это спокойно и предельно жестко.

Чабисов даже не пытался его как-то переубедить. Он молча встал, протянул бывшему другу руку, которая, так и не найдя ответа, вынуждена была переместиться в карман собственных брюк, кивнул головой и пошел к выходу. Георгий Темирович молча проводил его до двери, после чего вернулся в гостиную, открыл бар, достал оттуда бутылку виски, налил почти полный с толстым дном стакан и в два глотка осушил его. Сегодня, после этого тяжелого для него разговора, он, может быть, впервые за последние несколько лет выспится. На душе стало легче. Настроение поднялось. Вскоре он уснул тут же в гостиной на диване.

Выйдя от Голикова, Чабисов сел в машину, набрал на телефоне номер и, услышав ответ, отреагировал на не очень хорошем английском языке: «He is very tired. I think that he needs help».^[1] После этого он отключил мобильник и устало откинулся на спинку заднего сиденья своего роскошного лимузина, который мчал его по ночным улицам Москвы в сторону загородной резиденции.

Через несколько минут Курзанов получил заказ от весьма влиятельного источника на немедленную ликвидацию объекта категории «А». Спустя два часа в тихом закутке Николоямского переулка остановилась неприметная машина, из которой вышли два человека. Один из них остался у машины, второй направился в сторону XIX века здания, к которому примыкала современная пристройка в стиле «элит». Он дождался, когда из калитки вышел какой-то мужчина, открыто прошел через нее, поднялся на мраморное крыльцо, где внимательно посмотрел в глаза встречавшему его охраннику и затем показал ему какую-то бумажку.

Охранник так и остался стоять у входной двери, погруженный в свои мысли. Человек прошел в холл, сел в лифт, поднялся на нужный