пауками. Когда они такие маленькие, с ними и не поговоришь. Нашли вы что-нибудь приятное?
Хатифнатты окинули его долгими золотисто-лунными взглядами, но по-прежнему молчали.
— Я спросил, не нашли ли вы что-нибудь приятное, — повторил папа, и мордочка его покраснела. — Если это тайна, держите ее при себе, раз это необходимо. Но скажите хотя бы: вы что-то нашли?
Хатифнатты молча стояли, глядя на него. Голова папы Муми-тролля начала гореть, и он закричал:
— Нравятся вам пауки? Нравятся они вам или нет? Хочу знать об этом сейчас же, не сходя с места!
В наступившей долгой тишине один из хатифнаттов вдруг выступил вперед и распростер лапы. Быть может, он что-то сказал, а может, это ветер прошептал над водой какие-то слова.
— Извините, — неуверенно сказал папа, — я понимаю.
Ему показалось, будто хатифнатт объяснил, что у них нет никакого особого отношения к паукам. Или же выразил сожаление по поводу чего-то, чему нельзя помочь. Может, по поводу того печального факта, что хатифнатт и папа Муми-тролля никогда не смогут понять друг друга и побеседовать. А может, хатифнатт был разочарован и думал, что папа вел себя по-детски. Слегка вздохнув, Муми-папа стал уныло их разглядывать. И увидел, что именно нашли хатифнатты: маленький свиток из бересты, из той, что море скручивает и выбрасывает на берега. И ничего другого. Ее сворачивают, как документ, а внутри береста белая и гладкая, как шелк; но стоит выпустить ее из рук, как она снова сворачивается. Точь-в-точь как сжимается маленький кулачок[1], надежно хранящий тайну. Мама Муми-тролля обычно обматывает такой берестой ручку кофейника.
Видимо, этот свиток содержал очень важное сообщение. Но папа больше уже не любопытничал. Он немножко замерз и свернулся калачиком на дне лодки, чтобы заснуть. Хатифнатты не чувствовали холода, только действие электрического тока.
И никогда не спали.
Папа Муми-тролля проснулся на рассвете. Спина у него закостенела, и он по-прежнему мерз. Из-под полей цилиндра он увидел кусочек перил и серый треугольник моря, который то опускался, то поднимался, то снова опускался. Ему было чуточку нехорошо, и он вовсе не чувствовал себя папой, пускающимся на поиски приключений. Один из хатифнаттов сидел наискосок от него на банке, и папа украдкой наблюдал за ним. Теперь глаза у него были серые. Тонко очерченные лапы шевелились медленно, словно крылья ночной бабочки. Может, он разговаривал с другими хатифнаттами или думал. Голова его была круглой, без всякого намека на шею. «А вся его фигура походит на длинный белый чулок, — подумал папа Муми-тролля. — Чуть обтрепанный снизу. Или на кусок белого пенопласта». Теперь папе в самом деле было худо. Он вспомнил, как вел себя накануне вечером. Вспомнил и пауков. Впервые в жизни он видел, как пугаются пауки. — Ой-вой! — пробормотал папа. Он сделал попытку сесть и в тот же миг увидел свиток из бересты. Он замер. Его уши под цилиндром встали торчком. Свиток лежал в ковше на нижней палубе и медленно, в такт движениям лодки, то сворачивался, то разворачивался. Папа Муми-тролля и думать забыл, что ему худо. Его лапа осторожно подползала все ближе и ближе к свитку. Он быстро взглянул на хатифнаттов, но глаза их, как обычно, были устремлены к горизонту. Вот он схватил свиток, сжал его в лапе и медленно притянул к себе. И в тот же миг почувствовал легкий удар тока, не сильнее, чем от батарейки карманного фонарика. Но чувствовался он даже в затылке. Муми-папа немного тихонько полежал и успокоился. Затем медленно развернул таинственный документ. То был обыкновенный белый свиток. Никакая не карта Острова сокровищ. Никакого тайного шифра, вообще ничего. Может, это визитная карточка, которую один хатифнатт из вежливости оставляет на каждом необитаемом острове, чтобы его нашел другой хатифнатт? Быть может, такой электрический удар дает им чувство такого же светски-дружеского общения, как и приятное письмо? Или, быть может, они умеют читать невидимые письмена, о которых обыкновенные тролли не имеют ни малейшего представления? Разочарованный Муми-папа положил свиток, и тот снова свернулся. Папа взглянул наверх. Хатифнатты спокойно рассматривали его. Он покраснел. — Мы все же в одной лодке, — сказал он. И, не ожидая ответа, беспомощно и жалобно протянул лапы так (он уже видел), как это делали хатифнатты, и вздохнул. И тогда ветер ответил ему слабым воем в надутых штагах[2]. Море катило вокруг свои серые волны, катило до самой крайней оконечности мира, и папа Муми-тролля чуть меланхолично подумал: «Если это значит — вести порочный образ жизни, я готов съесть свой цилиндр».
На свете столько разных островов. Но пустынны и печальны только самые мелкие из них, и только те, что расположены далеко в море. Повсюду вокруг меняют свое направление ветры, а желтая луна садится в море, и по ночам оно становится черным. И лишь острова остаются все такими же, и только порой туда наведываются хатифнатты. Вообще-то острова эти вряд ли можно назвать островами. Скорее это шхеры[3], выступы скал, мелкие скалистые островки, забытые полоски суши, которые, быть может, опускаются в море до рассвета и поднимаются наверх ночью, чтобы оглядеться вокруг. Ведь об этом так мало известно. Хатифнатты посещают буквально каждый островок, каждый выступ, каждую полоску суши. Иногда там ожидает их маленький свиток из бересты. Иногда там вообще ничего нет, а островок оказывается лишь спиной тюленя, окруженной бурунами или несколькими расчлененными скалами с высоченными нагромождениями красноватых водорослей — фукуса. Но на каждом из настоящих островков, на самой его вершине хатифнатты непременно оставляют маленький белый свиток из бересты. «У них есть какая-то идея, — подумал папа, — что-то, что для них важнее всего. И я думаю плыть вместе с ними до тех пор, пока не узнаю, что же это такое». Им не встречались больше красные пауки, но, во всяком случае, всякий раз, когда они причаливали к берегу, Муми-папа оставался в лодке. Потому что эти островки заставляли папу Муми-тролля вспоминать другие, затерянные далеко за его спиной островки, где он со своим семейством и друзьями устраивал пикники; вспоминать поросшие кудрявой зеленью их семейные заливы, палатку, и чашку с маслом, стоявшую в холодке, в тени под лодкой, и стакан сока в песке, и плавки, сушившиеся на камне… Само собой, он вовсе не Тосковал об этой надежной и устойчивой жизни папы, сидящего на веранде. И только одна-единственная мысль, мелькавшая порой, портила ему настроение и угнетала его. Кое-что совсем
Видимо, этот свиток содержал очень важное сообщение. Но папа больше уже не любопытничал. Он немножко замерз и свернулся калачиком на дне лодки, чтобы заснуть. Хатифнатты не чувствовали холода, только действие электрического тока.
И никогда не спали.
Папа Муми-тролля проснулся на рассвете. Спина у него закостенела, и он по-прежнему мерз. Из-под полей цилиндра он увидел кусочек перил и серый треугольник моря, который то опускался, то поднимался, то снова опускался. Ему было чуточку нехорошо, и он вовсе не чувствовал себя папой, пускающимся на поиски приключений. Один из хатифнаттов сидел наискосок от него на банке, и папа украдкой наблюдал за ним. Теперь глаза у него были серые. Тонко очерченные лапы шевелились медленно, словно крылья ночной бабочки. Может, он разговаривал с другими хатифнаттами или думал. Голова его была круглой, без всякого намека на шею. «А вся его фигура походит на длинный белый чулок, — подумал папа Муми-тролля. — Чуть обтрепанный снизу. Или на кусок белого пенопласта». Теперь папе в самом деле было худо. Он вспомнил, как вел себя накануне вечером. Вспомнил и пауков. Впервые в жизни он видел, как пугаются пауки. — Ой-вой! — пробормотал папа. Он сделал попытку сесть и в тот же миг увидел свиток из бересты. Он замер. Его уши под цилиндром встали торчком. Свиток лежал в ковше на нижней палубе и медленно, в такт движениям лодки, то сворачивался, то разворачивался. Папа Муми-тролля и думать забыл, что ему худо. Его лапа осторожно подползала все ближе и ближе к свитку. Он быстро взглянул на хатифнаттов, но глаза их, как обычно, были устремлены к горизонту. Вот он схватил свиток, сжал его в лапе и медленно притянул к себе. И в тот же миг почувствовал легкий удар тока, не сильнее, чем от батарейки карманного фонарика. Но чувствовался он даже в затылке. Муми-папа немного тихонько полежал и успокоился. Затем медленно развернул таинственный документ. То был обыкновенный белый свиток. Никакая не карта Острова сокровищ. Никакого тайного шифра, вообще ничего. Может, это визитная карточка, которую один хатифнатт из вежливости оставляет на каждом необитаемом острове, чтобы его нашел другой хатифнатт? Быть может, такой электрический удар дает им чувство такого же светски-дружеского общения, как и приятное письмо? Или, быть может, они умеют читать невидимые письмена, о которых обыкновенные тролли не имеют ни малейшего представления? Разочарованный Муми-папа положил свиток, и тот снова свернулся. Папа взглянул наверх. Хатифнатты спокойно рассматривали его. Он покраснел. — Мы все же в одной лодке, — сказал он. И, не ожидая ответа, беспомощно и жалобно протянул лапы так (он уже видел), как это делали хатифнатты, и вздохнул. И тогда ветер ответил ему слабым воем в надутых штагах[2]. Море катило вокруг свои серые волны, катило до самой крайней оконечности мира, и папа Муми-тролля чуть меланхолично подумал: «Если это значит — вести порочный образ жизни, я готов съесть свой цилиндр».
На свете столько разных островов. Но пустынны и печальны только самые мелкие из них, и только те, что расположены далеко в море. Повсюду вокруг меняют свое направление ветры, а желтая луна садится в море, и по ночам оно становится черным. И лишь острова остаются все такими же, и только порой туда наведываются хатифнатты. Вообще-то острова эти вряд ли можно назвать островами. Скорее это шхеры[3], выступы скал, мелкие скалистые островки, забытые полоски суши, которые, быть может, опускаются в море до рассвета и поднимаются наверх ночью, чтобы оглядеться вокруг. Ведь об этом так мало известно. Хатифнатты посещают буквально каждый островок, каждый выступ, каждую полоску суши. Иногда там ожидает их маленький свиток из бересты. Иногда там вообще ничего нет, а островок оказывается лишь спиной тюленя, окруженной бурунами или несколькими расчлененными скалами с высоченными нагромождениями красноватых водорослей — фукуса. Но на каждом из настоящих островков, на самой его вершине хатифнатты непременно оставляют маленький белый свиток из бересты. «У них есть какая-то идея, — подумал папа, — что-то, что для них важнее всего. И я думаю плыть вместе с ними до тех пор, пока не узнаю, что же это такое». Им не встречались больше красные пауки, но, во всяком случае, всякий раз, когда они причаливали к берегу, Муми-папа оставался в лодке. Потому что эти островки заставляли папу Муми-тролля вспоминать другие, затерянные далеко за его спиной островки, где он со своим семейством и друзьями устраивал пикники; вспоминать поросшие кудрявой зеленью их семейные заливы, палатку, и чашку с маслом, стоявшую в холодке, в тени под лодкой, и стакан сока в песке, и плавки, сушившиеся на камне… Само собой, он вовсе не Тосковал об этой надежной и устойчивой жизни папы, сидящего на веранде. И только одна-единственная мысль, мелькавшая порой, портила ему настроение и угнетала его. Кое-что совсем
