тобой, хоть в какой-то степени схоже с тем, что испытывает другой? Ведь ты другой и он другой — с другим сердцем, с другой натурой, мыслями, взглядами на жизнь. Нет, одиночество — это прекрасное чистилище, и каждый обязан его пройти, а кто еще не прошел — того оно не минует, в этом и сомневаться не надо! Жалок тот, кто шлет проклятья одиночеству — проклятья эти бессильны! Победить одиночество можно только самому, как в поединке — грудь на грудь Потому что одиночество — это не нечто арифметическое — если один, значит, одинок. Одиноким можно быть и в самой веселой компании, и среди ликующей толпы. Не бойтесь одиночества, оно необходимо вам, чтобы поверить в себя, услышать стук своего сердца, понять силу своих чувств…

Легостаев говорил и говорил. Вначале его хотелось слушать потому, что он говорил необычно, а потом — чтобы поспорить с ним.

На этот раз он не дал им развязать дискуссию.

— Знаю, знаю, — останавливая их предостерегающим жестом, сказал Легостаев. — Сейчас кинетесь меня опровергать. Бичевать за индивидуализм. Да поймите вы, черти, самое страшное — оно у каждого свое. И любовь своя, и счастье свое, и горе свое, и даже смерть — своя.

«Поразительно, — подумал Максим, — он будто знает, что нам предстоит разлука…»

— Ну что приуныли? — разглядев в красных отблесках костра неулыбчивые лица Ярославы и Максима, спросил Легостаев. — Давайте-ка лучше уху сочиним, а? Ушица у меня получается славная, не ушица — симфония!

— А у нас лисички жареные, на подсолнечном масле, — похвасталась Ярослава.

— Это — чудо! — зарокотал Легостаев. — Восхитительно! Лучшие повара французской кухни посдыхают от зависти. Но мы еще не знаем, какую лепту в наш королевский ужин внесет Максим. Впрочем, я прозреваю: вчера сей верный рыцарь высаживался с катера, пришлепавшего из Тарусы.

— Действительно, я ездил за хлебом и маслом, — подтвердил Максим.

— За хлебом? Но какой мужчина везет из Тарусы один хлеб?

— Похоже, вы превратили свою лодку в наблюдательный пункт, — попробовал отшутиться Максим, выуживая, однако, из сумки поллитровку.

— Что я говорил! — обрадовался Легостаев.

Он не разрешил притронуться к бутылке, пока не сварится уха. Долго и старательно колдовал над котелком. С наслаждением потрошил рыбу, вместе с Ярославой ходил мыть ее в проточной воде, аккуратными кубиками нареза́л картофель, отмеривал перец, семена укропа, клал в дымящееся варево лавровый лист. В эти минуты из него нельзя было выжать ни слова, он становился замкнутым и серьезным, будто от этого зависел вкус ухи. Зато, когда в котелке аппетитно забулькало и от костра вместе с едким дымком потянуло восхитительным ароматом ухи, он снова стал болтливым.

— Милая, обаятельная принцесса Ярослава, позвольте мне быть вашим личным виночерпием. — Гривастая голова Легостаева склонилась над стаканом, и даже при свете костра голубыми озерцами сверкнули его глаза. Зачерпнув деревянной ложкой кусок рыбы, он бережно положил его в миску, протянутую Ярославой. — Мы с Максимом уничтожим окуня, а вам я жертвую судачка. С превеликим трудом, с риском для жизни был выужен оный судачишко! Но извольте сперва опорожнить чарку.

Легостаев стремительно опрокинул в рот стаканчик водки и без промедления принялся за еду. Это было истинное упоение едой, и, глядя на него, набросились на уху Максим и Ярослава. Причмокивая от удовольствия, ела и Жека.

— Представьте, сегодня в лодке меня терзал один и тот же назойливый вопрос, — вдруг оживился Легостаев. — Что у вас за странное имя — Ярослава? Та, что плачет в Путивле, — Ярославна. А вы — Ярослава. Что это еще за вольности?

— Максиму нравится, — улыбнулась Ярослава.

— Игорем его наречь! — потребовал Легостаев. — Князем Игорем! Справедливости жажду и — истины! Сплошные загадки! Имя — русское и быть вам этакой бледнолицей девахой с румянцем во всю щеку, с косой до колен да с васильковыми глазами. И на тебе: смуглянка, южная ночь, едва ли не Земфира из табора. Что за парадоксы, что за шуточки? Настоящий вызов природе и истории! О чем думали ваши папа и мама, нарекая вас Ярославой?

— Вы еще больше удивитесь, если узнаете, что она родилась в Энгельсе, — любуясь Ярославой, сказал Максим.

Легостаев не заметил недовольного взгляда Ярославы, обращенного к Максиму. Она как бы предостерегала его, чтобы он не продолжал.

— Вот как? — удивился Легостаев. — Выходит, среди немцев Поволжья? И владеете немецким языком?

— Что вы| — поспешно возразила Ярослава: она не настолько хорошо знала Легостаева, чтобы откровенничать с ним. — Мне не было еще и года, когда родители уехали оттуда.

Максим зарделся от смущения, поняв, что сказал лишнее. Легостаев уловил их настроение и разлил оставшуюся водку в стаканы.

— Каюсь, — сказал он. — Люблю под ушицу тяпнуть чуточку сверх плана. — Выпив, он задумался. — Вот ведь как бывает. Иной раз едешь за тысячи километров искать интересных людей — поездом, самолетом, а то и на собаках. А их и искать не надо — они рядом. Я не волшебник, но хотите скажу, кто вы?

— Попробуйте, — насторожилась Ярослава.

— Ну, во-первых, вы оба москвичи. Во-вторых, поженились года четыре назад. В-третьих, а скорее, во-первых, все еще влюблены друг в друга, как молодожены. А главное — боитесь разлуки.

— Ой! — не выдержала Ярослава, всплеснув руками.

— Я знаю все, — хвастливо заявил Легостаев. — От сотворения мира до наших дней.

— А чем объяснить, что в древние времена было много пророков? — спросил Максим, стараясь увести разговор от биографических подробностей. — Или же люди за века настолько отшлифовали их мысли, что они превратились в афоризмы?

— Блестящая догадка! — воскликнул Легостаев. — Этой надеждой живу и я — все, что я говорю сегодня, у этого костра, через мильон лет станет сверкать, как алмаз. Хотите знать, юноша, кем вы работаете?

Максим пожал плечами.

— Вы — учитель.

Максим не мог скрыть удивления.

— Еще не все. Преподаете литературу.

— Не угадали. Я — историк.

— Чуть-чуть не угадал, — самодовольно сказал Легостаев, хрустнув сочной луковицей. — Но чуть-чуть не считается. Остается недоумевать, почему я до сих пор не возведен в ранг прорицателя.

— Вы и в самом деле прорицатель, — оказала Ярослава.

— Э, не преувеличивайте, не переношу неумеренной похвалы, — шутливо пробасил Легостаев. — Нужно ли быть волшебником, чтобы это разгадать. Все написано на ваших лицах. А я по профессии художник, и мне лица людей вовсе не безразличны. Могу лишь сказать, что расстаетесь вы в весьма грозное время. И кто знает, может, каждый день, проведенный здесь, на Оке,