предположение, скорее всего, заключается в следующем: Кукольник до сих пор жив.

— Кто бы это ни сделал, зачем была нужна записка? — изрек Паундс. Он выглядел крайне возбужденным. — Зачем он подбросил нам записку? Ведь его уже никто не ищет.

— Потому что хочет привлечь к себе внимание, — ответил Босх. — Такое же, как Кукольник. Такое же, какое привлечет к себе и этот процесс.

Вновь воцарилось долгое молчание.

— Ключ к разгадке, — наконец нарушил его Босх, — это идентификация жертвы. Надо выяснить, сколько времени она пролежала в цементе, и тогда мы поймем, с чем имеем дело.

— Так что же нам теперь делать? — спросил Эдгар.

— Я тебе скажу, что делать, — ответил Паундс. — Мы никому ни хрена об этом не скажем. Пока не скажем. До тех пор, пока не узнаем, что происходит. Дождемся результатов вскрытия, установления личности. Узнаем, как давно умерла эта девушка и чем она занималась, пока не пропала. И только тогда мы... я сообщу, каковы будут наши дальнейшие действия. А до тех пор — никому ни слова. Если что-то пойдет не так, нашему отделению может быть нанесен непоправимый вред. Я вижу, кое-кто из журналистов уже здесь. Беру их на себя. И чтобы больше никто с ними не разговаривал! Все поняли?

Босх с Эдгаром утвердительно кивнули, и Паундс отошел, медленно ступая между обломками, двинулся по направлению к кучке репортеров и операторов, собравшихся возле желтой ленты, натянутой полицейскими.

Несколько мгновений Босх и Эдгар молча провожали его взглядами.

— Надеюсь, он знает, что собирается им сказать, черт его дери, — прокомментировал Эдгар.

— Он вызывает огромное доверие, не правда ли? — ответил Босх.

— О, да!

Босх двинулся обратно к навесу, и Эдгар последовал за ним.

— Что вы собираетесь делать с отпечатком, который от нее остался?

— Молотобойцы говорят, что его вряд ли удастся извлечь. По их словам, тот, кто замесил цемент, не так уж тщательно следовал инструкциям. Налил слишком много воды, а песок насыпал мелкозернистый. В результате получилось что-то вроде глины. Если мы попытаемся поднять весь кусок целиком, он рассыплется под собственным весом.

— А что же делать?

— Донован уже замешивает настоящую глину. Хочет сделать слепок лица. Что касается рук, то у нас остался отпечаток только левой — правая разлетелась, когда мы долбили цемент. Тут Донован хочет применить упругий силикон. Он говорит, что это лучший способ сделать слепок с отпечатками пальцев.

Босх кивнул. Несколько секунд он наблюдал, как Паундс объясняется с журналистами, и увидел то, что заставило его улыбнуться впервые за весь день. На Паундса была направлена телекамера, но, по-видимому, никто из журналистов не сказал ему, что его физиономия перепачкана грязью. Босх закурил сигарету и вновь обратился к Эдгару.

— Значит, тут находились складские помещения, которые сдавали в аренду? — спросил он.

— Совершенно верно. Хозяин только что был здесь. Сказал, что все задние помещения были разгорожены под склады. Их сдавали разным людям. Кукольник... э-э-э... то есть убийца, кто бы он, мать его, ни был, мог снимать одну из таких комнат и в полном уединении заниматься чем угодно. Единственной проблемой для него мог стать шум, когда он вскрывал тут пол. Впрочем, он мог делать это ночью. Хозяин говорит, что по ночам тут обычно никто не появлялся. Людям, которые арендовали тут комнаты, выдавался ключ от внешней двери, выходящей на аллею. Так что преступник мог прийти и провернуть все в течение ночи.

Вопрос, который должен был последовать, казался очевидным, поэтому Эдгар ответил, не дожидаясь, пока Босх его задаст:

— Хозяин не может сообщить нам имя арендатора. По крайней мере, не уверен в том, что может. Все записи сгорели во время пожара. Его страховая компания заплатила всем, кто написал заявление об ущербе, и имена этих людей у нас есть. Но по его словам, несколько человек так и не обратились к нему после беспорядков. Больше он о них никогда не слышал. Всех он припомнить не может, но если наш подопечный и был среди них, он наверняка использовал вымышленное имя. По крайней мере, если бы я снял комнату и раздолбал в ней пол, чтобы спрятать труп, хрен бы ты меня заставил зарегистрироваться под собственным именем.

Босх кивнул и взглянул на часы. Пора возвращаться. Он вдруг почувствовал, что голоден, но времени, чтобы перекусить, уже не оставалось. Еще раз заглянув в яму, он обратил внимание на разницу в цвете между старым и новым цементом. Старый скол был почти белого цвета. Цемент, которым была залита женщина, — темно-серый. И тут он заметил маленький кусочек красной бумаги, торчавший из серого обломка на дне ямы. Спрыгнув вниз, Босх подобрал этот обломок, величиной примерно с мяч для софтбола^[5], и, взяв его в руки, принялся колотить им о старый цемент, пока обломок не развалился на части. Бумажка оказалась куском смятой пачки из-под «Марльборо». Эдгар выудил из кармана пустой целлофановый пакет для вещественных доказательств и открыл перед Босхом, чтобы тот мог опустить туда свою находку.

— Должно быть, она оказалась там вместе с телом, — прокомментировал он. — Отличная находка.

Босх вылез из ямы и вновь взглянул на часы.

— Когда установите личность, не забудь сообщить мне, — обратился он к Эдгару.

Засунув плащ обратно в багажник, он зажег еще одну сигарету. Стоя рядом с «каприсом», Босх наблюдал, как Паундс купается в своей хитроумной, хотя и возникшей экспромтом пресс-конференции. По камерам и тому, как щегольски были одеты репортеры, Гарри понял, что большинство из них — телевизионщики. С краю группы он заметил Бреммера из «Таймс». Босх не видел его уже довольно давно и теперь углядел, что у того появилось брюшко и борода. Босх знал: Бреммер стоит поодаль только потому, что ждет, когда у телевизионщиков закончатся вопросы, чтобы уж тогда шарахнуть Паундса таким вопросиком, после которого тот надолго задумается.

Босх курил и ждал еще минут пять — пока с Паундсом не было покончено. Он рисковал опоздать в суд, но ему хотелось увидеть записку. Закончив с репортерами, Паундс жестом велел Босху следовать за ним к машине. Когда тот уселся на пассажирское сиденье, Паундс вручил ему фотокопию записки.

Гарри изучал записку очень долго. Он сразу узнал эти печатные каракули. Один из полицейских аналитиков назвал такой шрифт «Филадельфия печатный» и предположил, что наклон букв справа налево объясняется нетренированной рукой: возможно, левша писал правой.