что звонок сторожу садоводческого товарищества преследовал цель выманить Друганова с дачи. Да, да, Анатолий несомненно там! Эдуард Васильевич положил видеокассету в камеру, закрыл её и побежал к автомобильной стоянке. Далнейшие свои действия помнит довольно смутно. Помнит, что на проспекте Дзержинского был остановлен инспектором ГИБДД за превышение скорости и, для того, чтобы тот его поскорее отпустил, отдал ему все имеющиеся у него деньги.

Вот наконец и дача Друганова. Калюжный вбежал на крыльцо, распахнул дверь и…

— Не-е-ет!!! — закричал он. — Нет! Нет! Нет! Этого не может быть! Этого не должно быть! Так нельзя! Нельзя! Это не справедливо!

Он обезумел от увиденного, от свалившегося на него нового страшного несчастья. Подскочил к мертвому сыну, лежавшему на диване, схватил его за грудки, принялся трясти и, давась рыданиями, проговорил:

— Вставай! Ты не смеешь!… Не смеешь оставлять меня тут одного! Вставай! Чего разлегся?!… Толя! Толечка! Ну, пожалуйста! Я тебя очень прошу, вставай! Слышишь меня, Толя?! Родной ты мой сынок!

И окончательно поняв, что ему уже никогда не дозваться, не докричаться до сына, Эдуард Васильевич обессиленно опустился на колени, положил голову ему на грудь и заплакал. Его жизнь разом кончилась.

— Прости меня, Толя! Прости, сынок! Прости, что не смог, не сумел тебя защитить!

Появившийся в дверях Друганов вынужден был ухватиться рукой за косяк, чтобы не упасть от увиденного. С мистическим ужасом смотрел он на Калюжного в одночасье посидевшего.

— Горе-то какое! — пробормотал он. — Какое великое горе!

Олег Дмитриевич подошел к Калюжному, взял его за плечи, с силой оторвал от сына.

— Пойдем, Эдик. Пойдем. Тебе нельзя здесь оставаться. — Он вывел его на крыльцо.

— Ночь! — прохрипел Калюжный, поводя безумными глазами.

Друганову стало жутко.

— Ну что ты, Эдик! — ласково проговорил он. — Какая же ночь. Всего половина шестого.

— Ночь! — убежденно повторил Калюжный. Он огляделся. Его окружала плотная, вязкая тьма. И в этой темноте бродили какие-то тени очертаниями похожие то ли на людей, то ли иных существ на них похожих, но таких же омерзительных. Вдалеке слышалась печальная музыка.

«Должно быть кого-то хоронят, — подумал Эдуард Васильевич. — Ах, да, сегодня же умер мой сын. Мой единственный сын, мой Анатолий».

Он медленно опустился на колени, обратил лицо к черному и бездонному, как провал памяти, небу и, грозя плотно сжатыми кулаками, прохрипел:

— У-у, гады!! Как я вас всех ненавижу!! Будь вы трижды прокляты!!!

2000г. г.Новосибирск