плечами.

— Ой, знаешь ли, КГБ не радовалось особо, используя иностранца на такой работе. Но потом, с таким, как ты, они вряд ли смогли бы использовать русского. Я думаю, они слишком полагались на свою пропаганду ирландско-английско-американских отношений… И потом, кто знает, что делается в голове у ирландца?

Мак-Кейн выпил еще, задумался и покачал головой.

— Нет, это ты повторял, когда нас расспрашивали после всего, на всяких пресс-конференциях. Но я никогда не верил в это. В чем настоящая причина?

Скэнлон посмотрел по сторонам, совершенно не удивившись. Помолчав, он ответил:

— Это был Ко.

— Ко? — Мак-Кейн действительно был ошарашен.

Скэнлон отвернулся, глядя сквозь стеклянную стену бара.

— Все, что он рассказывал о цивилизациях: греческой, римской, европейской, американской… даже о бриттах. Как все они неожиданно рождались, как живые существа, жили и процветали, выражали все, чем они были, во всем, что ни творили… а потом они умирали. Но несколько камешков подбирал из пыли следующий и клал их в свое здание, еще лучшее, и человечество продолжало жить… а это главное, — он указал рукой в темное небо. — Именно это и происходит сейчас там. И разве мне не приятно будет думать, что я помог сделать один-два таких камешка? И когда я подумал об этом — как я мог работать дальше на тех, на кого работал? Вся это система представляла собой то, от чего мир уходит, а не то, к чему он идет.

Мак-Кейн откинулся на спинку кресла и с удивлением посмотрел на Скэнлона.

— Так вот о чем вы с ним разговаривали часами… Ко сделал это, а? Уболтал ирландца? Интересно, знал ли он, что делает?

— Если быть абсолютно точным, то знал… И потом глядя на таких, как ты, Разз, все наши — я думал, кого вы представляете. Я видел режим, который мог выжить только благодаря страху, разрушающему разум человека. И я видел силу человеческого разума, силу людей, которые выжили, преодолев страх. Я сделал мой выбор, вот и все.

Мак-Кейн осушил свой стакан.

— Поэт и философ! — прокомментировал он.

— А что ты хотел от ирландца?

Мак-Кейн посмотрел вокруг.

— Знаешь, Кев, у меня никогда не было проблем с людьми. Только с системой. Посмотри, как у них пошли дела теперь… Кстати, угадай, от кого я получил недавно письмо? Андреев. Помнишь?

— Этот старичок, седой такой?

— Да, он. Он вернулся, снова живет на Украине.

— Ты знаешь, что его отец был там — в Германии в 1945, с армией Конева? — спросил Скэнлон. Оба засмеялись.

— Он упоминал о первом русском Диснейленде, который открылся под Москвой. И написал, что его управляющий — Протворнов. Я так и не понял, шутит он или нет.

В этот момент к их столику приблизился метрдотель.

— Ваши гости прибыли, джентльмены.

Мак-Кейн с недоумением посмотрел на него, как раз вовремя, чтобы заметить, что Скэнлон подмигивает.

И тут за его спиной раздался женский голос:

— Я думала, что ты выберешь японский ресторан, Лью.

Мак-Кейн обернулся, не веря своим глазам. Она чуть пополнела, но эта прядь волос, которая столько могла сказать о ней, все так же сбивалась на лоб. Он вскочил, не в силах сказать ни слова.

Из-за ее спины выглянул расплывшийся в улыбке Рашаззи.

— Это наш первый отпуск на Землю за эти восемнадцать месяцев. Мы не могли не увидеть тебя. Время выбрано просто отлично.

Мак-Кейн крепко пожал руку Рашаззи и обнял Полу.

— Это была ее идея, — сказал сзади Скэнлон. — Она меня выследила и позвонила с Луны два месяца назад.

— Правда, мы немного опоздали, — извинился Рашаззи. — Эти женщины…

— Э-э, ваш стол готов, — вмешался метрдотель. — Но если вы хотите сначала выпить по коктейлю, то мы приготовим для вас другой, чуть позже. Мистер Накадзима-Лин позвонил несколько минут назад и сказал, что он немного задержится, так что можете начинать без него.

— Нет, давайте подождем, — возразил Рашаззи. — Я еще не умираю от голода.

— Мы в Вашингтоне на неделю, — сказала Пола Мак-Кейну. — Куда торопиться?

Они уселись, а Мак-Кейн продолжал ошеломленно стоять.

— Ко? Ко тоже придет?

— Одна из его маленьких отлучек, о которых ты говорил, — заметил Скэнлон. — Между нами, мне кажется, что их племя собирается колонизировать Штаты.

— Ну и как вам быть учеными на Луне? — обратился Мак-Кейн к Рашаззи.

— Неописуемо, — ответил он. — Потрясающе. Чувство бескрайнего, совершенно нетронутая природа, там наверху… Ты не можешь себе это представить.

— А ты уверен, что вы действительно там? Это не может быть где-нибудь под Бруклином? — спросил Мак-Кейн, весело глядя сквозь стакан. Рашаззи рассмеялся.

— А что касается — быть ученым, — начала Пола, долгим и неожиданно серьезным взглядом глядя на Мак-Кейна. — Ты имеешь к этому самое прямое отношение, Лью. Я так много узнала о людях… Но я узнала, и что такое настоящая наука.

— То есть? — не понял тот.

— Ты знаешь, что я имею в виду. Наука — это реализм, отсечение любой выдумки. Если этого не сможешь сделать, то никогда не узнаешь истины. Так можно построить в свой голове собственный "Потемкин". И иногда из него бывает очень трудно выбраться, но уж если выберешься оттуда и оглянешься на свою тюрьму, которую столько времени считал реальностью — будет то же чувство освобождения и возможностей бесконечного роста.

— Как с идеями Ко об эволюции, — добавил Скэнлон.

— Это одно и то же, — возразил Рашаззи.

Официант с восточными чертами лица вернулся к столику и пока он принимал у Полы и Рашаззи заказ, Мак-Кейн внимательно разглядывал его. В его чертах смешалось японское и китайское происхождение, но ни то, ни другое никак не могло взять верх. За годы своей работы на Востоке Мак-Кейн приучился отличать китайцев от японцев. Неожиданно новая мысль пришла ему в голову и он нахмурился.

— Простите, вас случайно зовут не Накадзима-Лин? — спросил он у официанта.

— Нет, сэр. Моя фамилия Джонс.

Мак-Кейн расслабился со вздохом облегчения.

— Приятно это слышать.

— Что приятно, сэр? — поинтересовался официант.

Мак-Кейн посмотрел на звезды за стеной.

— О, это долгая, долгая история. Скажем так, это могло быть совпадением — а я никогда не доверял совпадениям.

Остальные рассмеялись. Скэнлон и Мак-Кейн заказали еще по одной.

А тем временем высоко в небе, совсем рядом с Луной, взошла крошечная звездочка.