своей кузне. Остальные, поскольку лично их это не задевало, сделали вид, что ничего не заметили.

Один только Зевс обернулся на шум и некоторое время с удивлением наблюдал неуклюжие коленца Арея. Даже открыл было рот, чтобы что-то сказать, но сразу передумал и поспешно отвёл глаза, опять преклонив ухо к устам морского владыки.

Демодока эта его поспешность насторожила, но разбираться и вникать было некогда, потому что Арей уже сгрёб чужую жену в охапку и, осыпаемый на бегу щипками и оплеухами, почесал вниз по склону горы — по направлению к ближайшей оливковой роще. Хариты с визгом порскнули во все стороны.

Великие боги! Демодок растерянно огляделся. Великие боги пировали, и никому из них ни до чего не было дела. Нет, это уж слишком. Демодок всегда считал Арея уличной шпаной, уголовником, хамом, дорвавшимся до бессмертия и потому потерявшим страх, который в лучшие времена заменял бы ему совесть. Но ведь это же была метафора — такое представление об Арее! Ведь это же нельзя понимать буквально! Надо было вмешаться — и побыстрее.

Демодок отыскал взглядом Эрота, выдернул его вместе с луком и колчаном из-за пиршественного стола и поставил перед собой.

— Цель видишь? — спросил он, указав на удиравшего хулигана. Эрот важно кивнул, дожёвывая.

— Огонь! — скомандовал Демодок.

— Бешполежно… — Эрот глотнул и задумчиво покачал головой. — Вот если бы он её на плече нёс, как барана — тогда можно бы. А так медный панцирь благородного бога надёжно экранирует его жертву.

— Жертву? — переспросил Демодок. — Зачем же стрелять в жертву?

— А в кого? — удивился Эрот.

— В Арея, конечно! Пусть он почувствует к ней любовь и… ну, там… нежность, что ли. Уважение, в конце концов!

— Он её и так любит, — Эрот заморгал. — Видно же!

— Это вы называете любовью? — горько произнёс Демодок.

— Так ведь похитил! — проникновенно сказал Эрот. — Значит воспылал. Страстью…

— Да… — Демодок сокрушённо покивал. — Да, конечно. Я всё забываю, что вы не люди. Вы боги. Ни ума, ни фантазии — сплошное могущество.

— Так я пошёл? — вопросил Эрот.

— Нет, погоди! Понимаешь… — Демодок замялся. — Ведь она-то к нему не пылает, понимаешь? А этот уголовник её всё равно изнасилует…

— Связь без взаимности греховна, — важно согласился Эрот.

— Вот я и говорю!.. — Арей уже преодолел половину расстояния до рощи, времени почти не оставалось, но Демодок задал-таки ещё один вопрос. Он давно собирался задать его Эроту, да всё не представлялось удобного случая. — Чем у тебя начинены стрелы? — спросил он как можно небрежнее.

— Любовью, — самоуверенно изрек Эрот.

Демодок бешено глянул на него, но сдержался и отвёл взор.

— Любовью, — бормотнул он сквозь зубы. — Ампула с «амбасексом» — и вся любовь.

— Что?

— Так, ничего… — Всё-таки надо было решаться, и Демодок решился. — Стреляй в жертву! — приказал он.

— Так ведь броня экранирует, — напомнил Эрот. — Двойная: наспинная и нагрудная. Вот если бы он её на плече нёс, или повернулся бы…

— Разговорчики в строю! — прервал его Демодок. Схватил юного бога за шкирку, прыгнул, и они приземлились в роще.

Арей приближался к ним большими скачками, крепко прижимая к груди добычу. Богиня визжала и дёргалась, лохмотья белой туники развевались по ветру.

— Огонь! — снова скомандовал Демодок.

Эрот послушно выдернул из колчана стрелу, наложил её на тетиву и поднял свой золотой лук, тщательно целясь. Но, так и не выстрелив, опустил оружие.

— Это же мама… — проговорил он, растерянно глядя на Демодока.

— Ну и что, что мама? Думаешь, твоей маме будет лучше, если ты не выстрелишь?

— Хуже, — покорно согласился Эрот, продолжая смотреть на певца своими ясными голубыми глазами. — Но в маму я стрелять не могу… Она мне потом всыплет, — добавил он, подумав.

— А, ч-чёрт! — сказал Демодок, выхватил у него лук и встал во весь рост. Арей со своей орущей и брыкающейся ношей был уже шагах в двадцати — промахнуться почти невозможно. Демодок вскинул оружие и резко натянул тетиву…

Звук лопнувшей струны ошеломил его, но не сразу проник в сознание. Некоторое время он ещё видел. Он успел увидеть, как стрела блеснула на солнце и растворилась в цели. Успел увидеть, как в последний раз дёрнулась Афродита; как её кулачки, отчаянно молотившие по оскаленному лицу Арея, вдруг замерли, разжались, и она стала нежно гладить это лицо; как сам Арей споткнулся и побежал медленнее. Успел удивиться изменившемуся лицу вояки: откуда-то появился в нём проблеск мысли и — чёрт побери! — нежности к этой женщине, к этой хрупкой игрушке, которую он было похитил на время, но уж теперь не намерен был отдавать никому и никогда. И ещё Демодок успел понять, что стрела Эрота пронзила сердца обоих — значит, врал пацан про броню (а, может, и не врал: ведь оттуда, с вершины Олимпа, Афродиту заслоняла двойная броня — наспинная и нагрудная; стрелять же в Арея было, по словам Эрота, просто не нужно — «и так любит»)…

А потом звук лопнувшей струны дошёл наконец до его сознания, и он понял, что здесь, на земле, этот звук может означать только одно: что струна лопнула. И, действительно, нащупал обрывки струны на своей лире. Струны, а не тетивы. На деревянной лире, а не на золотом луке.

«Какой позор!» — мельком подумал он, но эту малоприятную мысль тут же заслонила другая, совсем уже неприятная: «Что я им тут наплёл?» Он знал, что в принципе, с глобальной точки зрения, нет ничего страшного в том, что он им тут наплёл. За годы и годы Демодок основательно изучил психологию эллинов и знал, что потом (потом-потом, через много пересказов) греки всё перепутают в его песне, переиначат и поменяют местами. И окажется, что сначала был выстрел Эрота, нечаянно (конечно же, нечаянно!) поразивший его пенорождённую маму, а уже после выстрела — похищение… Но ведь это будет потом, через много лет, а сейчас-то ему как выкарабкиваться? И ещё дурацкий разговор с сорванцом — хорошо, если греки его просто не поняли.

Демодок с усилием поднял голову и прислушался. Да. Греки, слава богам, просто не поняли его разговора с Эротом. Они настороженно молчали и ждали продолжения песни.

Демодок, тоже молча, принял из предупредительных рук Понтоноя свою суму, торопливо нашарил в ней комплект запасных струн, размотал, отделил нужную, сел и поставил инструмент на землю, зажав его коленями. На ощупь натягивая новую струну на место оборванной, певец лихорадочно прикидывал варианты, ни один из которых — он уже давно это понял — всё равно не осуществится. Здесь ничего нельзя придумать заранее. Здесь надо просто петь. Видеть то, что поёшь, и — петь. И будь, что