случится. Ну, ты понимаешь. Если меня не станет. Позаботься о том, чтобы мой скелет отдали детям. В школу. Для изучения. Чтобы я и после смерти приносил пользу прогрессу.
— Неисправим! — восклицает Костик. — Неисправимый фантазер!
Но друг глядит на него серьезно, даже грустно.
— Конечно, — соглашается тогда Костик. — Обязательно.
Они сидят, разговаривают и смеются, машут руками… Серафим рассказывает что-то невероятное. Бойкая молодая тетка из местных вносит самовар… Слушает их разговор, тоже смеется, качает головой, удивляется… 17. Ясный день. По деревне идет Серафим с планшетом. Княжна Лика Челганова вешает белье во дворе. Серафим останавливается и кланяется ей: — Здравствуйте!
18. Тот же день, чуть позже. По парку, уступами спускающемуся к реке, гуляют Серафим с планшетом, Лика и ее сын. — В университете я зачитывался книгами вашего деда, — восторженно говорит Серафим. — Представить себе не мог, что пройдет всего несколько лет — и я буду командирован сюда, для национализации его знаменитого дендрария! Пожалуй, надо подготовить проект об основании здесь, на базе дендрария, орнитологической станции. А? Как вы думаете, молодой человек? — Серафим обращается к мальчику. Тот молча без улыбки смотрит на Серафима и уходит вперед.
— Мой сын вовсе не так дурно воспитан, как может показаться, — сухо говорит Лика. — Он нездоров. Серафим смотрит вслед удаляющемуся мальчику. — Замкнулся в себе год назад, — не спрашивает, а утверждает он. — Узнав о гибели императорской семьи? Лика удивленно смотрит на Серафима — откуда, дескать, вы знаете? — Представляете, — задумчиво говорит Серафим, — сколько детей в России обожали наследника? Так вот, орнитологическая станция… Признаться, это несправедливо, что какой-нибудь там аист, озябнув по осени в наших широтах, преспокойно взмахивает крыльями и без всякого мотора, не имея ни малейшего представления об аэродинамике отправляется в Палестину… Но скоро и птицы будут служить человеку, добывать секретную информацию, переносить оружие… — Серафим говорит мечтательно, с видом загородного зеваки-естествоиспытателя глядит в небо, потом смотрит на мальчика, шагающего поодаль, опять в небо и вдруг говорит совсем другим голосом: — Лидия Дмитриевна, сядемте. Времени мало. Я сидел в Бутырках в одной камере с вашим братом… — С Володей! — восклицает княжна. — По тому же делу, что и он. Он взял с меня честное слово, что если я останусь жив, то помогу вам с мальчиком перебраться к родне в Данию. Не позднее, чем послезавтра, вы должны сесть в поезд до Риги, а там пересесть на пароход. Паспорта, визы, билеты — положитесь на меня. Я же провожу вас до станции в Псковской губернии. Пауза. — Вы провокатор? — Нет. — Но вы из Чека, это ясно. — Нет. — Кто вы? — Не знаю! Уже не знаю! — вдруг с отчаянием почти кричит Серафим.
Помолчали. Серафим берет себя в руки, срывает травинку, жует. — А вот что завтра в Новоторжске случится неприятность с автомобилем товарища Сысоева, я знаю. Начнут хватать первых попавшихся, на смерть одного большевика отвечать сотнями смертей классовых врагов, кровь, кровь, кровь без конца — это я тоже знаю. — Серафим срывает другую травинку, опять жует. — Удивительно вкусная тут трава. Молочный край… Да… — Вы сидели по тому же делу, что и Володя? Почему же вас не расстреляли? — Родные пошли на прием к Дзержинскому… — Мама (ударение на второй слог) тоже ходила… С невестой Володи, княжной Туркестановой. Но в кабинете Дзержинского княжна упала в обморок, не выдержав его взгляда. Мама стала ходить одна. Некий высокий большевистский чин обещал, что Володе сохранят жизнь, если он даст слово никогда больше не бороться с большевиками. На свидании мама передала брату эти слова. В ответ он только сожалел, что самый близкий человек призывает его солгать. Ничего не помогло… Их всех расстреляли, у задней стены Всехсвятского кладбища. И похоронили там же, в братской могиле. Наша семья… мы… всегда будем приходить туда. — Кладбища скоро не станет, — хмуро говорит Серафим. — Зальют асфальтом. Там будет конечная остановка электробуса, круг. — Как? — Разворот электробусов. Это такие… вроде омнибусов. Но электрические. От проводов. Конечная остановка электробуса, а потом метро. Станция «Сокол». Лика смотрит на Серафима. — Как я сразу не поняла… Конечно… Городской сумасшедший… Бред… Она поднимается со скамейки, чтобы уйти. Серафим улыбается. — Хотите, скажу, которая ступенька в доме особенно скрипела, когда вы с братом и сестрой тайком пробирались на чердак? Лика молча смотрит на него. — А любительский спектакль летом девятьсот шестого, помните? Хотите, скажу, кого вы играли? И как вы оконфузились, и как вас потом дразнили? Он прутиком начинает писать на песке французское слово. Княжна вскакивает. — Митя! — зовет она. — Нам пора!
19. День. Серафим катает местных пацанов на мотоциклетке — по нескольку человек. Он говорит про будущее, про метро и космос. Пацаны ходят за ним, как намагниченные. В конце деревенской улицы показывается Митя с бутылкой молока. Пацаны отвлекаются от Серафима, чтобы прокричать дразнилку: — Князь, князь, упал в грязь, упал в яму, кричал маму! Пацаны кричат все громче, окружая Митю со всех сторон. Серафим раздвигает толпу пацанов и берет Митю за руку: — Хотите прокатиться?
Серафим и Митя на мотоциклетке сворачивают с большака в поле. Мотоциклетка останавливается у старой огромной ветлы. Оцепеневший от быстрой езды Митя прижимает к себе бутыль с молоком. Серафим снимает шлем и очки. — Помогите мне убедить вашу маму поверить мне. Я вашему дяде обещал. Он столько рассказывал про всю вашу семью, что я точно сто лет вас знаю. Митя молчит. — На днях в Новоторжск войдут белые. Большевикам это известно. Они начнут брать заложников. Вы понимаете, к чему я это говорю? Митя смотрит на Серафима: — Наташу однажды взяли, а потом выпустили. Только она не говорит больше. — Это кто — Наташа? — Кузнеца дочка. Он сам вообще за красных. А Наташа плакала, когда царевича убили.
Над Серафимом и Митей кружится, то опускаясь, то поднимаясь, крупная птица. — Вам необходимо ехать, — говорит Серафим. — И вот по какой причине. Причина эта является тайной, и знать ее не должна даже ваша матушка. — Можете на меня положиться, — обещает Митя.
Дальнейшее с точки зрения птицы: Серафим наклоняется к Мите, берет его за плечо и шепчет что-то. Митя пристально смотрит в лицо
Они сидят, разговаривают и смеются, машут руками… Серафим рассказывает что-то невероятное. Бойкая молодая тетка из местных вносит самовар… Слушает их разговор, тоже смеется, качает головой, удивляется… 17. Ясный день. По деревне идет Серафим с планшетом. Княжна Лика Челганова вешает белье во дворе. Серафим останавливается и кланяется ей: — Здравствуйте!
18. Тот же день, чуть позже. По парку, уступами спускающемуся к реке, гуляют Серафим с планшетом, Лика и ее сын. — В университете я зачитывался книгами вашего деда, — восторженно говорит Серафим. — Представить себе не мог, что пройдет всего несколько лет — и я буду командирован сюда, для национализации его знаменитого дендрария! Пожалуй, надо подготовить проект об основании здесь, на базе дендрария, орнитологической станции. А? Как вы думаете, молодой человек? — Серафим обращается к мальчику. Тот молча без улыбки смотрит на Серафима и уходит вперед.
— Мой сын вовсе не так дурно воспитан, как может показаться, — сухо говорит Лика. — Он нездоров. Серафим смотрит вслед удаляющемуся мальчику. — Замкнулся в себе год назад, — не спрашивает, а утверждает он. — Узнав о гибели императорской семьи? Лика удивленно смотрит на Серафима — откуда, дескать, вы знаете? — Представляете, — задумчиво говорит Серафим, — сколько детей в России обожали наследника? Так вот, орнитологическая станция… Признаться, это несправедливо, что какой-нибудь там аист, озябнув по осени в наших широтах, преспокойно взмахивает крыльями и без всякого мотора, не имея ни малейшего представления об аэродинамике отправляется в Палестину… Но скоро и птицы будут служить человеку, добывать секретную информацию, переносить оружие… — Серафим говорит мечтательно, с видом загородного зеваки-естествоиспытателя глядит в небо, потом смотрит на мальчика, шагающего поодаль, опять в небо и вдруг говорит совсем другим голосом: — Лидия Дмитриевна, сядемте. Времени мало. Я сидел в Бутырках в одной камере с вашим братом… — С Володей! — восклицает княжна. — По тому же делу, что и он. Он взял с меня честное слово, что если я останусь жив, то помогу вам с мальчиком перебраться к родне в Данию. Не позднее, чем послезавтра, вы должны сесть в поезд до Риги, а там пересесть на пароход. Паспорта, визы, билеты — положитесь на меня. Я же провожу вас до станции в Псковской губернии. Пауза. — Вы провокатор? — Нет. — Но вы из Чека, это ясно. — Нет. — Кто вы? — Не знаю! Уже не знаю! — вдруг с отчаянием почти кричит Серафим.
Помолчали. Серафим берет себя в руки, срывает травинку, жует. — А вот что завтра в Новоторжске случится неприятность с автомобилем товарища Сысоева, я знаю. Начнут хватать первых попавшихся, на смерть одного большевика отвечать сотнями смертей классовых врагов, кровь, кровь, кровь без конца — это я тоже знаю. — Серафим срывает другую травинку, опять жует. — Удивительно вкусная тут трава. Молочный край… Да… — Вы сидели по тому же делу, что и Володя? Почему же вас не расстреляли? — Родные пошли на прием к Дзержинскому… — Мама (ударение на второй слог) тоже ходила… С невестой Володи, княжной Туркестановой. Но в кабинете Дзержинского княжна упала в обморок, не выдержав его взгляда. Мама стала ходить одна. Некий высокий большевистский чин обещал, что Володе сохранят жизнь, если он даст слово никогда больше не бороться с большевиками. На свидании мама передала брату эти слова. В ответ он только сожалел, что самый близкий человек призывает его солгать. Ничего не помогло… Их всех расстреляли, у задней стены Всехсвятского кладбища. И похоронили там же, в братской могиле. Наша семья… мы… всегда будем приходить туда. — Кладбища скоро не станет, — хмуро говорит Серафим. — Зальют асфальтом. Там будет конечная остановка электробуса, круг. — Как? — Разворот электробусов. Это такие… вроде омнибусов. Но электрические. От проводов. Конечная остановка электробуса, а потом метро. Станция «Сокол». Лика смотрит на Серафима. — Как я сразу не поняла… Конечно… Городской сумасшедший… Бред… Она поднимается со скамейки, чтобы уйти. Серафим улыбается. — Хотите, скажу, которая ступенька в доме особенно скрипела, когда вы с братом и сестрой тайком пробирались на чердак? Лика молча смотрит на него. — А любительский спектакль летом девятьсот шестого, помните? Хотите, скажу, кого вы играли? И как вы оконфузились, и как вас потом дразнили? Он прутиком начинает писать на песке французское слово. Княжна вскакивает. — Митя! — зовет она. — Нам пора!
19. День. Серафим катает местных пацанов на мотоциклетке — по нескольку человек. Он говорит про будущее, про метро и космос. Пацаны ходят за ним, как намагниченные. В конце деревенской улицы показывается Митя с бутылкой молока. Пацаны отвлекаются от Серафима, чтобы прокричать дразнилку: — Князь, князь, упал в грязь, упал в яму, кричал маму! Пацаны кричат все громче, окружая Митю со всех сторон. Серафим раздвигает толпу пацанов и берет Митю за руку: — Хотите прокатиться?
Серафим и Митя на мотоциклетке сворачивают с большака в поле. Мотоциклетка останавливается у старой огромной ветлы. Оцепеневший от быстрой езды Митя прижимает к себе бутыль с молоком. Серафим снимает шлем и очки. — Помогите мне убедить вашу маму поверить мне. Я вашему дяде обещал. Он столько рассказывал про всю вашу семью, что я точно сто лет вас знаю. Митя молчит. — На днях в Новоторжск войдут белые. Большевикам это известно. Они начнут брать заложников. Вы понимаете, к чему я это говорю? Митя смотрит на Серафима: — Наташу однажды взяли, а потом выпустили. Только она не говорит больше. — Это кто — Наташа? — Кузнеца дочка. Он сам вообще за красных. А Наташа плакала, когда царевича убили.
Над Серафимом и Митей кружится, то опускаясь, то поднимаясь, крупная птица. — Вам необходимо ехать, — говорит Серафим. — И вот по какой причине. Причина эта является тайной, и знать ее не должна даже ваша матушка. — Можете на меня положиться, — обещает Митя.
Дальнейшее с точки зрения птицы: Серафим наклоняется к Мите, берет его за плечо и шепчет что-то. Митя пристально смотрит в лицо