диске и которые ей приписывались…

На свете, а в особенности в нынешней российской действительности, много несправедливого.

Грабеж, обман, насилие, увы, не редкость, а норма. Озверевшие — другого слова Совин не смог бы найти — люди делали деньги всеми возможными способами. «Крыши», «наезды», «разборки», заказные убийства, скандалы и грязные махинации в высших эшелонах власти стали нормой. Закон не работал. Милиция, как выразился один высокий чин, «отслеживала» бандитские группировки. Но почему-то именно отслеживала, а не боролась. Или боролась не очень активно. Случаи, когда милиционер получал деньги от государства и от бандитов, не были редкостью. Нормальные люди перестали видеть в милиции защитников. Все это было противно, но приходилось привыкать. И терпеть.

Совин всегда был спокойным человеком, но такой способ зарабатывания денег, каким стал обман со стихами Снегиревой, его буквально взбесил. Это не был грабеж. Это было нечто гораздо худшее: деньги делались не просто на крови — шла совершенно грязная спекуляция на памяти погибшего человека…

* * *

С этими мыслями Совин вылил в раковину остатки чая, сполоснул кружку и отправился спать.

Вечер второй

ПОНЕДЕЛЬНИК, 4 МАЯ

С седьмого этажа гостиницы «Заря» открывался прекрасный вид на разлившуюся Клязьму и за-клязьминские луга. На улице было тепло, и Совин сидел у открытого окна, курил и ждал, когда «командировочный» кипятильник вскипятит стакан чая.

* * *

Руководство радиостанции решило, что все майские праздники рекламная служба работать не будет. Промежуток между Первым и Девятым мая денег не приносил — гулял русский народ в этом промежутке. Рекламодатели, также принадлежавшие к русскому народу, гуляли вместе с ним. Приличные фирмы просто распускали своих сотрудников дней на десять. Потому у Совина и получились маленькие десятидневные каникулы…

Совин и сам не знал, что его погнало во Владимир, откуда была родом Марина Снегирева. И теперь, и позже, по окончании «дела Снегиревой», Совин так и не смог себе объяснить, чего ради он в это самое дело полез. Может быть, хотелось еще разок проверить свое языковое чутье, доказать себе что-то. Может быть, просто было интересно…

Но факт оставался фактом: четвертого мая Дмитрий сидел не в своей московской квартире, а в одноместном номере владимирской гостиницы в самом центре города и с нетерпением ждал, когда вскипит чай. Потому что не пил его целый день, с самого раннего утра. Ничего не объяснив Татьяне, сказав, что ему нужно поработать, позавтракал, заехал домой, взял кое-какие вещи, сел в автобус и к обеду уже был во Владимире. Остановился в гостинице, поболтал с дежурной и выяснил, что здесь же, в гостинице, арендует площади местная радиостанция «Радио-Стиль». Совин поднялся на тринадцатый этаж и, не называя своих целей, представился главному редактору.

Редактор, молодая женщина, похоже, знала в городе всех. Позвонила по нескольким номерам, и через полчаса Дмитрий получил адрес матери Снегиревой и телефон журналистки местной газеты, которая хорошо знала Марину.

* * *

На звонок в дверь никто не открыл. Совин позвонил ещё раз — понастойчивее. Тишина.

Этажом выше хлопнула дверь и послышались шаркающие шаги. Медленно спускалась тепло одетая, несмотря на хорошую майскую погоду, старушка.

— Вам кого, молодой человек?

— Здравствуйте. Я к Надежде Васильевне.

— Умерла Васильевна.

— Как умерла? Давно?

— Да уж месяцев пять. Как дочка-то у неё разбилась, она и слегла. И, почитай, недели две только и проболела. Похоронили мы её…

Совин медленно спускался с четвертого этажа вместе с разговорчивой старушкой.

— А вы Марину знали?

— Знала, как не знать. Считай, здесь и выросла, на глазах. Хорошая девка была. Тихая да воспитанная. И красивая. Парни за ней ухаживали. А она ничего, блюла себя-то. А за полгода до смерти один стал часто к ней заезжать. Машина иностранная. Сам видный из себя такой. Говорили — богатый парень-то. Бизнесмен. Вместе с ним она и разбилась.

— А говорили, будто с друзьями она в Москву ехала.

— Ой, милый, может, и с друзьями. Старая я, могу и напутать. А ты сам-то зачем к Васильевне?

— Журналист я. Из Москвы. Собираю материалы о Марине.

— Тут вашего брата много перебывало. Тоже все про Марину спрашивали. Да про песни ейные. Только кто ж расскажет-то. Васильевна слегла. А мы толком и не знаем ничего.

— А писала Марина песни?

— Говорят, писала.

— А у Надежды Васильевны стихов Марининых не осталось?

— Не знаю я, сынок. В квартире сестра двоюродная сейчас живет. Ты приди попозже, часов в шесть. Может, она что и расскажет.

— Чья сестра?

— Васильевны, чья же ещё. Она её и хоронила.

* * *

Совин отыскал телефон-автомат, набрал номер. А поскольку поиск телефона-автомата занял достаточно продолжительное время, он несколько раз успел пожалеть о том, что не взял во Владимир свой мобильный телефон. Дубина. Всех и дел-то было: позвонить в свою сотовую компанию и узнать, работает ли совинский сотовый во Владимире…

— Слушаю вас.

— Здравствуйте. Могу я поговорить с Гаврилиной?

— Сейчас позову…

— Алло.

— Здравствуйте, моя фамилия Совин. Я журналист из Москвы. Не можем ли мы встретиться?

— А по какому вопросу?

— Видите ли, я собираю материалы о Марине Снегирёвой…

— О Марине? Вы сможете подъехать в редакцию?

— Смогу, только объясните — куда и как.

Собеседница объяснила. Через полчаса Совин уже входил в кабинет на третьем этаже здания редакции городской газеты «Молва».

Навстречу поднялась женщина лет тридцати. Свитер, джинсы, очки. И весьма хороша собой.

— Это вы из Москвы? Кофе будете?

— А чая нет?

— Только кофе.

— Что ж, давайте пить кофе, — согласился Совин.

* * *

В стакане забурлила вода. Дмитрий выключил кипятильник, засыпал чай, накрыл стакан согнутым пополам листом писчей бумаги. Не лучший способ заваривания, почти варварский. А все же чай, не кофе. Достал из сумки пачку сахара. Снова закурил, устремив взгляд куда-то за Клязьму.

По словам его сегодняшней собеседницы журналистки Галины Гаврилиной выходило, что она не просто знала Снегиреву, но и была с детства её близкой и, по сути, единственной подругой. Стихи Марина действительно писала. И даже пыталась их петь, избрав Галину слушательницей и рецензентом.

— Пела она неплохо, — рассказывала Гаврилина. — Научилась играть на гитаре, знала множество бардовских вещей. В основном предпочитала малоизвестных бардов,