себе заработал, и колхозу убытка не причинил. По способностям, значит.
— Свинопас из тебя не получился, посмотрим, может, с гусями справишься, сказал Заседаускас и перевёл Аршина на другую должность.
Вместо бича хворостину дал.
Ничего не попишешь, пришлось Аршину согласиться. Согнал гусей в стаю и караулит их, глаз не сводит. Даже к воде не подпускает, чтобы, не дай бог, не утонули. Но разве один за всеми усмотришь?! У гусей ведь не только лапы, у них и крылья — летают, гогочут, так и шастают по сторонам. Что тут делать?
Свил Аршин верёвку да и связал всех птиц: крыло-к ноге, нога — к шее, шея — к хвосту, хвост ~ к голове. Побросал бедняг в кучу и смотрит, что дальше будет. А гуси, конечно, рвутся, дёргаются, дерутся между собой. Только пух летит,
— Нехорошо! — решил заботливый пастух. — Так ни пуха, ни пера не останется. Лучше я сам и пух выщипаю, и перья выдеру.
Что ни говори, приработок! Сказано — сделано. Ощипал, ободрал всех птиц, связал их ещё покрепче, а сам пошёл в правление требовать премии за рационализацию.
— Да ты хуже, чем хорёк, набедокурил! — раскричались колхозники.
А сын Кризаса знай своё твердит:
— Такой способ даст нам сто больших и сто малых выгод. Во-первых, гуси без перьев никуда не улетят. Во-вторых, пастух теперь может отдыхать или другим делом заниматься. В-третьих, ни одно перышко зря не пропадёт. В-четвёртых, ни один воробей из того пуха гнездо не совьёт. В-пятых, ни один жук воробьев не побоится. В-шестых, ни один сад без вредителей не останется. В-седьмых, ни один садовник бездельничать не будет…
Однако председатель не стал дожидаться, пока Аршин все выгоды перечислит, и выгнал нашего рационализатора из колхоза. А бухгалтеру велел убыток покрыть за счёт Дараты. И через суд взыскать.
Опять вернулся Аршин домой без славы и без денег, если не считать тот грош, который ему за Шари-ковы труды перепал. Да вдобавок и мать без заработка оставил.
— Что мне делать с тобой, негодником? — горько плакала Дарата. — Не котёнок ведь, в реке тебя не утопишь.
Услыхав такие слова, Аршин схватил свои трусы и мигом за дверь. Даже есть не попросил.
— Ты куда сломя голову? — крикнула мать в окно.
— Бегу учиться плавать! — ответил сын.
Мать кинулась было за ним, да разве за таким скороходом угонишься? Дарата — шаг, Аршин — два… И каждый — впятеро длинней! Остановилась мать на пригорке и предупредила сына:
— Утонешь — так и знай: домой не приходи! Тоже мне пловец выискался. Как топор на дно пойдёшь!
Махнула рукой и вернулась в избу.
Пришёл Аршин на речку, трусы надел, выломал длинную палку и стал глубину мерить. Куда ни ткнёт — везде в дно упирается. Где в илистое, а где и в каменистое.
— Что ты делаешь? — заинтересовались ребята, загоравшие на берегу.
— Плавать учусь, — отвечает Аршин и снова палку в воду суёт.
Как в горшке мешает.
— А зачем ты дно меришь?
— Мать сказала, я, как топор, на дно пойду, вот и ищу местечко, где дна нет. А то в самом деле утонуть можно!
— Ну и дурак же ты, Аршин! — смеются ребята. — Разве так научишься? Прыгни с берега, нырни, сосчитай до двадцати, а потом вынырни и молоти изо всех сил руками и ногами. Только дольше-то под водой не сиди — утонешь!
Аршин послушался, нырнул с разбегу в самый глубокий омут и давай считать. Собьётся — снова начинает. Ребята ждут-ждут на берегу, а его всё нет и нет. Позвали взрослых, а Аршин по-прежнему не выныривает. Ни руками, ни ногами не молотит. Кончилось тем, что рыбаки его полуживого на берег вытащили, кое-как откачали. Очнулся пловец, поморгал глазами и дальше счёт ведёт:
— Одиннадцать… двенадцать… тринадцать…
Вспомнил, наконец, какое число за десятью идёт! А на четырнадцати опять сбился.
Люди подняли его и понесли домой. Семеро муж-чин с трудом тащили. Восьмой, в три погибели согнувшись, одежду нёс. Увидав это шествие, Дарата рванулась было навстречу, но только охнула и упала как подкошенная. Скончалась на месте от разрыва сердца. Один как перст остался Аршин на белом свете. Круглый сирота.