раз на лице его появилась улыбка.
— Включая вас, разумеется?
— Нет, немногие исключительные личности должны быть сохранены. — Он картинно взмахнул рукой. — Но у большинства людей разума не больше, чем у животных. Без них земля стала бы куда более приятным местом.
Эти типы звонят мне, — не называя себя; они ругают меня ублюдком и всячески поносят. Я не возражаю против того, чтобы меня называли ублюдком, так как, в сущности, ничего не имею против ублюдков. Скорей, они мне даже нравятся. Большинство людей почему-то бросается на вас с кулаками, стоит назвать их ублюдками. Я не из их числа.
Но против некоторых ругательств я возражаю из принципа. Одно время мне регулярно звонил какой-то субъект и, злобно прошипев: «Абортмахер проклятый», — тут же вешал трубку. Я безошибочно узнавал его голос, его звонки стали для меня своего рода развлечением. Я притворялся, будто ничего не слышу. Беседы наши обычно проходили в таком духе:
«Это доктор Стрит?»
«Алло, алло!»
«Абортмахер проклятый!»
«Алло, алло! Говорите же. Ничего не слышно».
«Я говорю — абортмахер проклятый!»
«Алло! Если вы звоните из автомата, нажмите кнопку».
«Абортмахер проклятый!»
«Алло, я вас все-таки не слышу».
«А-борт-махер про-кля-тый!»
«Алло! Постучите по аппарату!»
В конце концов «собеседник» бросал трубку.
— Меня чаще всего оскорбляют в письмах, — заметил я.
— О, таких писем я получаю несметное количество! Кто-то регулярно шлет мне письма из Америки. Должно быть, какой-то сиднеец отправляет их другу в Америку, а тот пересылает мне. Увы, приходится привыкать и к брани и неблагодарности человеческой. Одолжите человеку деньги, и он станет вашим врагом; займите у него — и лучшего друга вам не сыскать. Если вы свысока смотрите на людей, они сияют при первом знаке внимания с вашей стороны; проявите к ним уважение — и они станут вас презирать.
— В Австралии каждый поденщик воображает, будто он ничуть не хуже своего хозяина. В Англии у меня никогда не было хлопот со слугами; здесь же невозможно добиться, чтобы вас прилично обслуживали.
Некоторое время тому назад я дал в газете объявление, что ищу секретаршу. Явилась девица. По ее словам, она была сущим кладом. Я решил взять ее на испытательный срок. Не прошло и двух дней, как она прожгла мои резиновые перчатки. Дело не в цене, но их нелегко достать. Затем девица эта погубила весь мой запас редких медикаментов. А я выписываю их из Англии. Девица оказалась нерасторопной, печатала плохо, к тому же неграмотно. Я вызвал ее к себе.
«Я больна, — захныкала она. — Если бы вы знали, как я нездорова».
«Что с вами?» — спрашиваю.
«Вчера я три раза падала в обморок».
«Что-то я не видел, чтобы вы падали в обморок, — говорю. — Должно быть, это происходило в мое отсутствие».
«Я очень плохо питаюсь», — заявляет девица.
«Как плохо? — удивляюсь я. — Я же заплатил вам вперед четыре фунта десять шиллингов».
И, представьте себе, у нее хватило нахальства сказать:
«Мне этого мало».
«Сколько вы тратите в неделю на сигареты?» — спрашиваю ее.
«Пятнадцать шиллингов», — говорит девица.
«Раз вы позволяете себе тратить пятнадцать шиллингов в неделю на сигареты, вместо того чтобы прилично питаться, будьте любезны падать в обморок в свободное время, — заявляю я. — А в рабочее время — никаких обмороков».
— С тех пор девица немного подтянулась, но, боюсь, все-таки придется избавиться от нее.
То же самое и с моей служанкой. У меня диабет, и мне приходится ставить на ночь у постели две больничные посудины. Я попросил служанку опорожнять их каждое утро.
«Что? — возопила она. — Чтобы я выливала горшки?! Ну, знаете, это слишком!»
«Моя милая, — возражаю я. — Носили ли вы когда-нибудь свою мочу в больницу к доктору?»
«Как же, носила».
«Ему приходилось выливать бутылки, которые вы приносили. Так вот, я тоже доктор. Если вы отказываетесь делать то, что я говорю, вам придется взять расчет».
Служанка отправилась на кухню решать вопрос. Немного погодя она вернулась и опорожнила посудины. Надеюсь, что она и впредь будет это делать — мне очень не хотелось бы менять прислугу.
Закончив рассказ, он с видимым облегчением опустился в кресло.
Мои карманы были переполнены письмами от девушек. Я собирался обсудить с ним эти письма, если он согласится помочь мне. Я достал письма и попросил его высказать мнение о вопросах, затронутых в них; эти вопросы, — сказал я, — больше по его части, чем по моей.
Он очень быстро, внимательно разобрался в каждом письме: все, что он говорил, было дельно и справедливо.
Я заговорил о своем разделе в журнале и выразил удивление по поводу того, что письма, затрагивающие одни и те же проблемы, поступают циклически. Случается, что целыми неделями со всех концов Австралии все пишут мне чуть ли не об одном и том же. Внезапно поток таких писем прекращается, с тем чтобы через год-два опять возобновиться.
Создается впечатление, что по Австралии прокатывается волна недовольства чем-то, заставляя женщин и девушек из разных концов страны засыпать письмами журналиста, занимающегося этими вопросами. Потом волна спадает, жизнь входит в обычное русло.
Колин Стрит слушал меня с некоторым интересом, но чуть иронически, как человек, которому все это давно известно.
— Все журналисты, пишущие о том, что волнует женщин, сталкиваются с этим явлением, — сказал он. — Мне не раз приходилось беседовать на эту тему с журналистами в Англии и в Америке. И сам я тоже сталкивался с этим, — как и вы, очевидно. Истерия заразительна — вот возможное объяснение… Впрочем, никто в точности не знает, в чем тут дело. Да и вопросы, затрагиваемые в письмах, ничего не разъясняют. Вариантов много. То речь идет о грубом муже, то о девушке, притесняемой суровым отцом, о несчастной любви, о бегстве из дома — и так далее и тому подобное. Такого рода письма приходят всегда, но иногда они вдруг начинают идти потоком. Ваши корреспондентки, по всей вероятности, гораздо больше подвержены таким эпидемиям, чем мои. Ведь вы имеете дело с молодежью.
Меня не удовлетворили его слова, поскольку они ничего не объясняли. Причина этих эпидемий мне стала ясна лишь спустя два года, в течение которых я составлял своеобразные таблицы, пытаясь с их помощью проследить, в какой мере наплыв однотипных писем зависит от ряда факторов, оказывающих влияние на всю страну.
Скажем, в Австралии приобретала популярность песенка о неразделенной любви («Я хотела б, чтоб кто-нибудь меня полюбил») или песенка о суровом отце, запретившем встречи с любимым («Остались мне одни воспоминания»), и тотчас же на меня обрушивался поток