хуже становились окружающие условия, тем хуже делались и они, желая лишь одного — остаться в живых. Зато в оставшихся в их руках делах они выказывали бездну изобретательности.

У мельника Якова скопилось в одно время множество отрубей, которые он не знал куда деть; кормил он ими гусей, кур и свиней, но все еще их оставалось много, а в город везти не было расчета. Отруби гнили. В это время кто-то из жителей деревни придумал способ из отрубей печь хлеб и во всеуслышание хвастался превосходным качеством этого печения. И все приняли с радостью изобретение и начали делать улучшения в первоначальном способе, после чего отруби Якова быстро разошлись, принеся ему значительную выгоду.

Иваниха придумала для этой же цели употреблять клевер молотый, которым одно время она неограниченно пользовалась со двора Петра Петровича; парашкинцы усвоили и это открытие и начали одолевать просьбами Петра Петровича. Так как у последнего ежегодно засеваемый клевер гнил и вообще не приносил никакой выгоды в его хозяйстве, то он много роздал его даром всем парашкинцам и радовался, что наконец наш народ начинает усваивать выгоды рационального полеводства. Конечно, он был поражен, когда узнал через некоторое время, что парашкинцы клевер его сами съели, и даже перестал раздавать, ругая грязную сволочь, которая ничем не брезгает, но парашкинцы еще долго шатались к нему, а один раз даже всей деревней пришли.

— Дашь? — спросили они равнодушно, словно дело шло о понюшке табаку.

— Не дам, — отвечал Петр Петрович.

— Отчего не дашь?

— Потому что вы сами жрете! Ах вы… черт знает что такое! И как это вы выдумали есть такую мерзость? — говорил Петр Петрович и злился.

— Ну, овса, — сказали парашкинцы. Овес в это время был очень дешев.

— И овса не дам! — закричал выведенный из себя Петр Петрович.

— Что ты серчаешь? Мы те заработаем. Хочешь канаву вырыть — выроем тебе канаву. Хочешь болото просушить — и болото просушим. Дашь?

Петр Петрович задумался. Принятая им прежде система найма рабочих перестала его удовлетворять; он стал сомневаться, действительно ли он хорошо поступает, нанимая парашкинцев за два, за три года вперед и почти за бесценок. Парашкинцы давно уже продали себя ему, и если не приходили в отчаяние от такого порядка, то это зависело лишь от их равнодушия к своей жизни. Поэтому в данном случае у него опустились руки, и он дал просителям по пуду муки, как делал это не один раз. Парашкинцы получили муку и съели.

Приходила им четыре раза земская ссуда, пришла и в эту весну, причем земство различило хлеб, назначенный на семена, от хлеба, назначенного на пропитание. Но парашкинцы не различали, — они получили ссуду и съели ее.

Был у них, совместно с двумя другими деревнями, хлебный магазин, случайно еще хранивший в себе овес, наполовину прогнивший, наполовину изгрызенный мышами, но парашкинцы не разбирали тонкостей: они разделили овес и съели его.

Ходили они и к Колупаеву; однако им овладела тревога. Он также при взгляде на парашкинцев делался раздражительным и неспокойным, ибо, завлекая их в свои сети и общипывая поодиночке, что требовало большого труда, неутомимого наблюдения и постоянного содержания себя в напряженном состоянии, он с некоторого времени чувствовал глухое недовольство своей медлительной деятельностью, в особенности когда благосостояние его сделалось прочным. Ему захотелось погубить их сразу, чтобы уже больше не возиться с ними; он только не знал, чего ему, собственно, желать, того ли, чтобы они куда-нибудь внезапно провалились, оставив ему землю, или того, чтобы они за недоимки подпали под опеку и были отданы ему на откуп. Но на этот раз, заметив необыкновенное спокойствие просителей, он уступил. Парашкинцы получили по пуду муки и съели.

Так они и жили изо дня в день, ко всему равнодушные, кроме дневного пропитания, да и на пропитание обращали лишь незначительное внимание, приспособляясь и привыкая к такой жизни, которая в иные времена заставила бы их жестоко убиваться. Вследствие этого труд их сделался случайным, непроизводительным, а потому ни для кого не пригодным. Эти непригодность и непроизводительность, имея своей причиной отчасти их апатическое спокойствие, главным образом зависели от того, что им "недосуже было" в должной мере заботиться о полях, а равным образом и оттого, что они перестали понимать себя и свои нужды, вообще потеряли смысл. Существование их за это время было просто сказочное; они и сами не сумели бы объяснить сколько-нибудь понятно, чем они жили. Попадалась им невзначай, как с неба свалившаяся работа, они хватались за нее и перемогались; не попадалось работы, также перемогались. Прорвало в нынешнюю весну плотину у мельника Якова, И парашкинцы неожиданно получили по пуду муки за исправление плотины, которая в один день была приведена в прежний порядок. Случайно прибежал к своему хозяину пропавший телок — и хозяин немедленно же свел его в город; а у другого хозяина вдруг опоросилась свинья двенадцатью штуками, и поросята почти мокрыми тоже увезены были в город.

Несчастие вызывало непроизводительность, а непроизводительность еще более увеличивала несчастие. Парашкинцы жили уже не на счет своего труда, который или вовсе отсутствовал, или был бесполезен и нелеп, а на счет продолжительности своей жизни. Потом они стали приспособляться уже не к сей жизни, а к будущей, доводя до нуля признаки, по которым можно было догадаться, что они еще живут. В сущности, они давно съели все, что у них было, съели десять лет будущего и принялись есть самих себя.

Между тем о них всюду начали говорить, хотя сами они ничем не заявляли о своем существовании, ни на что не жалуясь. Если бы сотая доля этих несчастий произошла в другом общественном слое, то поднявшийся по этому поводу оглушительный вопль проник бы всюду, куда предназначено; но парашкинцы молчали. Их осталось уже немного, и в деревне царствовала мертвая тишина. Жены их ходили и работали машинально, истомленные, угрюмые и вялые дети не играли, совсем не показываясь на улице. Мужики не собирались на сход, или соберутся, но молчат, а если начнут говорить, то о пустяках; когда же кто хотел заговорить о деле, на того накидывались и чуть не силой затыкали ему рот, — до такой степени они дорожили своим спокойствием. Свежему человеку просто жутко было жить среди такого народа.

Приехал к ним губернский гласный, посланный земством специально для того, чтобы посмотреть на парашкинцев. Еще не доезжая до села, он уже все понял и почувствовал желание поскорее уехать из зачумленного места. Но он волей-неволей должен был исполнить свою обязанность и собрал всех парашкинцев