Мама:
— В циклопедии по цветоводству прочла...
Я вскользь: мол, помню день полета Гагарина — испытала впервые ужас перед черным космосом — боялась, что привезут кучу ненужных новых вирусов или чего-то в этом роде... и до сих пор для меня космос — что-то ужасное, немое...
— Это паскалевское отношение ко Вселенной, — сказал Слава (и мне стало не так одиноко среди всех этих любителей покорения космоса).
24 апреля. Видела странный сон. Смотрю спектакль “Гамлет”, очень мне нравится. Обещаю режиссеру, что напишу рецензию. Выхожу: во дворе, крытом стеклом, тоже играют “Гамлета”. Оказывается, это психолечебница, где лечат гамлетотерапией. Я думаю: но я-то нормальная, надо бежать отсюда. Ищу в заборе какую-то дверцу, через которую входит персонал. Удается выскользнуть, но оказываюсь в бараке, где тоже играют “Гамлета”, только больные — в лохмотьях живописных, из бедных слоев. В ужасе просыпаюсь, рассказываю Славе. Он рассуждает:
— Сон неплохой. Значит, из искусства нам никуда не выбраться.
— Так это искусство в сумасшедшем доме.
— Здравствуйте! А что такое этот мир, по-твоему?
4 мая. Сон. Я поступаю в богословский университет, меня поселяют в одну комнату со Сталиным. Я в ужасе. Славе рассказала утром, а он:
— Ты читала перед сном Гертруду Стайн, и Стайн превратилась в Сталина.
9 мая. Больнешенька.
Словечко Толстого. Перечитываю его дневники. С 30 лет он каждый день да через день больнешенек: мигрень, зубы, простуда, а прожил до глубокой старости. Я было обрадовалась, что и у меня есть шанс, а Слава говорит:
— Он каждый день часовые прогулки совершал да верхом ездил. И инсульта у него не было.
Вчера в сберкассе мне предложили георгиевскую ленточку. Я сказала:
— Да-да, я возьму. Мой дед дошел до Берлина.
И слезы брызнули из глаз.
Я плакала от жалости к деду, который должен был после Берлина вернуться в рабство, в деревню, где не было зарплат, пенсий и паспортов.
Вышла — а в каждом квартале свастики нарисованы на стенах домов...
Но на одной стене надпись: “Коля! Я тебя люблю и хочу от тебя детей” Может, все-таки не все так безнадежно?
Вчера была Оля Ш. Она приезжала на такси за картинами. Дала ей много — она так мне помогала в тяжелое судебное время.
Я написала наконец тонущего Петра, когда он усомнился.
Звонила Н. Она очень много рассказывала про психбольницу, говорит, может, мне пригодится.
— Видела ли ты за эти тридцать лет хоть одного “Сталина” или “Наполеона”?
— Я лично за тридцать лет видела одну женщину с манией величия. Она была продавщицей в бакалее, а говорила, что директор гастронома. Все остальные больные были с манией преследования...
Ночью сильно болело сердце, а ни водки дома, ни коньяку. Выпила хересу. И была у меня безумная идея написать в журнал “Знамя”, чтобы они приехали в Пермь на антикризисные посиделки. Хорошо, что не написала, насмешила бы людей.
14 мая. Вчера перечитывала Набокова. В “Весне в Фиальте” девочка берет апельсины “сразу тремя руками”, комары занимаются “штопаньем воздуха”. Такие волшебные, виртуозные инструменты рассказывания! И все для чего? Чтобы сказать: изменять жене — это вообще так невинно! Тем более что жизнь короткая такая. А я не думаю, что это невинно. Помню до сих пор каждой клеточкой, как мне хотелось с балкона выброситься, когда уходил муж к другой...
18 мая. Парад ветеранов в Хайфе.
Хочу написать портрет человека, который считает себя деревом.
Видела две яблони, которые уже облетают, и земля покрыта белой чешуей лепестков (похоже на бок огромного доброго животного). Эти яблони расцвели в тени двух огромных ясеней. Я почувствовала, что мы со Славой, находясь в тени литературы, которая нас не замечает, все равно должны цвести.
24 мая. Вчера приносили нам внучку Лидочку. Ей уже 4 месяца. Мы долго боролись за то, чтоб понравиться ей. Я прочла Ахматову, Пригова, Пушкина — успеха не имела. А Слава прочел Иртеньева, и Лидочка начала взвизгивать от восторга.
Вчера была Алена — выбрала 50 картин для выставки “Живая Пермь”. И попросила меня написать немного о них. Я написала.
Рыбы мои, плывите,
Цветы мои, цветите,
Бабочки, летите,
Святые — светите!
Картины мои, живите,
Детей моих кормите
Фиолетовой яркостью,
Голубиной радостью.
В 1993 году я окунула палец в масляную краску и сочинила первую картинку. С тех пор пишу маслом, темперой, гуашью (всем) на холсте, картоне, ДВП, оргалите, фанере, доске (на всём) каждый день, запоем, — иногда по 40 картин в день.
Моя наивная живопись живет во многих пермских, московских, питерских домах и редакциях. Была выставка в Москве, несколько — в Перми.
Я пишу сериями. Ангел несет самолет, ангел спасает птицу от лисы, ангел спасает человека, падающего с крыши, ангел над уставшей балериной, ангел над пьяным дворником и т.п.
Букет в виде совы печальной, букет в виде совы веселой и т.п.
Букет в виде петуха белого, красного и т.п.
Моя жизнь висит на ниточке (микроинсульты и инсульт): в этих картинах над букетом висит на ниточке то груша, то яблоко, то вишенка...
Святой Антоний проповедует рыбам то на заре, то днем, то ночью. Также святой Стефаний заглядывает в Пермскую галерею и вопрошает, когда храм отдадут прихожанам — то в одно окно, то в другое.
Глаз чудится то в маке, то в сирени, то в хризантеме...
Птица сирин то летит, то сидит на ветке, то сидит на ветке, но уже начинает взмах крыльев, чтоб взлететь...
Рыба — символ Христа — всюду: отдельно и на букете, на петухе, с моей щеки соскользнула (в автопортрете “Я и Сарс”). Еще бывает дождь из рыб — когда вихрь забирает из океана столб воды и опускает его на землю... Я мечтаю сделать выставку “153 рыбы” (столько их поймал Петр, когда Христос явился ему).
Белокожие уральские ню лежат на траве, стоят под цветущей яблоней или вытирают волосы после душа...
Ахматовы — юные и не очень — то плачут, то улыбаются.
25 мая. Вчера я звонила подруге. Гудки, поверх их голоса, вдруг кто-то говорит опять же поверх гудков:
— Вы позвонили в ЦРУ — за вами приедет машина, черная.
Ну что это? Я ничего не понимаю.
Сосед-то еще озверел буквально — набросился на меня в коридоре, а Слава
