Волоокая! — крылатым голосом вскрикнул Иван.

“Волоокая” — записала я.

— Слушай, Нин, напиши так: она была с вневременным лицом! Знаешь: то мадонна, то купчиха молодая.

Был, между прочим, декабрь. А декабри на Урале сами знаете какие. Но Иван героически пару раз стоял у нее под окном. Кстати, недалеко от дома Лары из “Доктора Живаго”! И вот однажды решил, что будет стоять до конца. Но легко решить, а холод-то решил иначе... И когда глиняное тело почти не могло двигаться, Иван собрался сдаться. Но тут... вдруг форточка в ее окне распахнулась, и ручка подала знак, что можно войти.

В общем, дева (волоокая и пр.) налила ему на кухне чашку очень горячего чая, а сама вышла. Иван же достал зеркало и все видел: что она делает.

— И кто из вас сможет отгадать, что же она там делала? Своими руками... которые Бог создал. — Иван вопросительно обвел нас взглядом Шерлока Холмса. — После того, что я увидел, я повернулся и вышел из ее дома НА-ВСЕ-ГДА!

— Неужели она шарила по карманам твоего пальто?

— Ну, Нинка, ты даешь! А еще писательница. Какого мнения ты о людях вообще?

Вообще я о людях хорошего мнения, но... если Иван — увидев НЕЧТО — ушел навсегда!

— Но я же сказал: волоокая! — Иван дико заблистал глазами.

— Волоокая... может, она репетировала танец живота? — спросил Тим Тимыч.

— Нет, нет! Ну, Иринушка, а ты что думаешь?

Иринушка подумала вот что: дева принесла таз с теплой водой и мыло самое лучшее... “Камэ”, например. Ноги собралась Ивану мыть и массажировать — снизу вверх. Говорят, после этого... много чего говорят.

Иван взял длинную руку Ирины и почти намотал ее на свою:

— Уж это было бы лучше того, что произошло.

Так что же — что? Что произошло-то?

— Ну цо? — по-коми-пермяцки спросил Тим Тимыч.

А вот что: дева из автобуса... постелила постель.

— Так ты ждал чего-то другого, что ли?

Оказывается, Иван ждал... разговора!

О том, что жена, Аврора, давно не волоокая... Еще Иван стихи собирался деве почитать. Сначала.

Дело в том, что в нашей юности все любили одно стихотворение Ивана — про Пермь и Пастернака, с тех пор он написал сорок автопародий на это стихотворение. Это как же надо себя любить, а?! Не десять, не тридцать, а сорок...

— Музыканты упали в ноты, — Иринушка развела руками.

— Так чтоб стихи, чтоб разговор — для этого не в автобусе нужно искать! Нет, не в автобусе, а в театре, в библиотеке! Тебе сколько лет-то? — Тим Тимыч пустился в недоумения.

Иван потерянно закурил.

Что может быть лучше прогулки на свежем воздухе ясным зимним утром?

Только пьянка темной ночью в душной прокуренной комнате (юмор нашей молодости). Но вот все-таки мы уже не в молодости, прямо скажем, поэтому в душной прокуренной комнате не остались, а пошли на улицу пускать фейерверк. Слава кричал:

— Посвящается людям нового года! Посвящается Евразии! — и, сняв шапку, зачем-то раскланивался перед всеми, как в цирке.

— Посвящается Перми! — добавил Иван.

Одну штуку мы не знали, как пускать, и вдруг из соседней компании отделился молодой красавец-грузин, и зажег нам эту штуку, и гордо стоял, держа ее в руках, пока в небо летели ракеты.

Я не люблю ничего, связанного с огнем, но тут у меня была своя корысть: посвятила одну ракету Хакамаде, чтоб она выиграла президентские выборы.

Ну а с нами был пес Малыш. И вдруг кто-то начал пускать такие громкие ракеты, что пес испугался и убежал.

Иван ходил, искал его, возвращался к нам, говорил, что Аврора во всем виновата — рано легла, не выгуляла собаку...

Да, думала я, его жена рано легла, зато он рассказал нам роскошную историю, роскошную — не рассказ, а гроздья винограда прямо — торчащие в разные стороны!

Наконец мы увидели Малыша! Пес бегал в толпе подвыпивших пермяков со своим вопросительным взглядом: “Вы не видели здесь моего хозяина? Я сам виноват, сам виноват — испугался салюта, побежал, хвост наотлет... Особые приметы моего хозяина: добрый, на двух ногах...”

Прости, Господи!!!

Слава пересказал мне проповедь воскресную:

— Одержимость существует, достаточно быть батюшкой, чтобы это понять. Подхожу к дому, где живет одержимая, она начинает кричать: “Боюсь! Боюсь!” Это бес боится, чувствует святую воду. От ткани, освященной на гробе святой Ксении, волдырями пошла, кричит: “Жжет! Уберите!”

И вот после этого звонит мне фото-графиня (как она себя называет) и говорит мне по ходу разговора: “А ты ведьма — я заикаться начала во время разговора с тобой”. Ну, я бросила трубку. Она еще после перезвонила и пыталась извиняться, что у нее сотрясение мозга было и пр. Но я сказала твердо: больше мне не звони! Вот бес-то в ней!.. А я тоже виновата — не сочувствовала, что она давно сошла с ума, а только все записывала за ней (у нее бред иногда пригождался мне для рассказов, в которых есть такие героини). А надо было хотя бы молиться за нее, раз я использовала ее реплики... Прости, Господи!!! Вот сейчас внесла ее в список своих молитв. Составляю заново его, так расширился, что взяла побольше картонку и пишу.

Василий Трофимович и Папа Римский

Василий Трофимович Сиротенко основал кафедру истории древнего мира. Такой фонтанирующий человек — его все-все знали в университете. Он был наполнен чудачествами, как мешок Деда Мороза — подарками. В старые советские времена это встречалось, но очень редко. Очень!

Он — например — говорил нам, что Хрущев и все навалились на Сталина и придушили его, а лишь потом Берия крикнул: “Тиран умер”...

В. Т. С-ко величал своего ученика Профессором, хотя тот — просто заведовал музеем. А нашему другу Власенко он говорил вообще вот что:

— Если б вы не были женаты, я позвал бы вас к себе в гости, а у меня дома есть ружье, я загнал бы вас под кровать и не выпустил бы до тех пор, пока не вырвал бы обещание жениться на моей дочери...

Когда мы говорили В. Т. С-ко, что разлюбили Древний Рим за гладиаторские бои, он сразу качал своей мудрой головушкой: “А что такое гладиаторские бои по сравнению с нашим ГУЛагом?! Но не разлюбили же вы свою страну!”

И вот он рассказал, как спас Папу Римского:

— Было это в январе 45-го года. В Кракове. Наш батальон освободил узников концлагеря. Их уже немцы привезли в каменоломню, чтоб уничтожить. И там оказался молодой мужчина в одеянии священнослужителя — Кароль Войтыла.