шестнадцати нету, а тебе все двадцать пять, говоришь?

— Это ничего, Пелагеюшка, я подожду. Годка два подожду ещё.

Двух годков никак не вышло: на семнадцатилетней женился Егор. А через год его нежданно-негаданно в армию взяли. Опять Пелагея одна осталась. Пришлось ей хлебнуть кислого да горького.

Снова пошла к барыне в услужение. А барыня к тому времени к собакам пристрастилась. Муж у неё помер, детей не было, надо как-то век вековать. Вот и развлекалась собачьим обществом. Всяких завела— и простых и породистых: лягавых, лаек, гончих, борзых. Особенно иностранных любила: догов, пуделей, спаниелей. Бывало, как начнут выть — хоть из дому беги.

Главное, кормить их нужно вовремя и вкусно. Барыня сама пробу снимала. Если не нравилось, варево выплёскивала, а Пелагею опять готовить заставляла.

Однажды летом удрал куда-то любимый барынин кобель Цезарь. Два дня искала его Пелагея, домой не приходила, у знакомых ночевала. На третий нашла, а он вроде сбесился, едва барыню не покусал. Барыня к ветеринару, а тот ей сразу сказал:

— Кобель ваш бешеный и всех собак может заразить.

В тот же день барыня всех собак разогнала, а Пелагея Павловна невзлюбила их на всю жизнь.

…Уснул я часа в два, а в пять затрещал будильник.

Мы с Тосей быстро поднялись, взялись каждый за своё: она — чай кипятить, я — вещи проверять. Вдруг что-нибудь забыли.

В комнате Пелагеи Павловны горит свет — это редко, чтоб она в такой час бодрствовала. Неужели хочет проводить нас?

И тут мне вспоминаются слова жены: «Вадимку нужно заставить извиниться перед бабушкой, чтоб Алёнке худого примера не было». Значит, бабушка встала ради этого?

Я иду будить Вадимку. Странно, что он не проснулся вместе с нами. Обычно он первым вскакивает… Стоп, а где же он?

Вадимкина кровать пуста, наружная дверь закрыта, запасного ключа на гвозде нет. Исчезли рюкзак, спиннинг, вёсла от резиновой лодки.

Всё понятно: не хочет Вадимка извиняться перед бабушкой.

— Сына нет, — говорю я жене.

— Ты шутишь?

Она бежит в детскую и видит пустую кровать.

— Что ж это, Федя?

Я сам поражён не менее жены.

— Найдётся, Тося. — Я хочу успокоить её. — Видишь, рюкзака нет, спиннинга, вёсел.

Что ей рюкзаки и спиннинги!

— Может, в милицию позвонить?

— Не стоит, он, вероятно, у кого-нибудь из друзей.

Она всё же берёт трубку, звонит в ближайшее отделение. Дежурный отвечает так громко, что мне слышно: «Нет, никакого мальчика не находили. Да, если появится, сообщим».

Громкий разговор будит Алёнку, она спрыгивает с постели, подбегает к матери:

— Мама, Вадимку украли?

— Не украли, — говорю я, — он ушёл к товарищам.

«Ушёл к товарищам» — пожалуй, подходящее объяснение, для Алёнки по крайней мере.

Из комнаты выходит Пелагея Павловна, прислушивается к нашему разговору. Обычно строгая, она растерянно смотрит на меня и на Тосю, понимая, что стала виновницей Вадимкиного побега.

— Я ведь, Федя, ненароком щенка выпустила. Правду сказать — сердце запалилось. Кабы знатьё, разве б согрешила? Ты всю милицию спроси, растолкуй как следует.

«Вся милиция» отвечает то же самое. У Тоси начинают подёргиваться губы — верный признак близких слёз. Надо что-то придумывать, и как можно быстрее.

— Успокойся, Тося. Скорее всего, он пошёл к Ивану Гурьянычу.

Хотя, честно говоря, я в этом совсем не уверен.

— Какой у него номер телефона? — спрашивает жена.

— У него нет телефона.

Это правда, тут я безгрешен.

Но мать есть мать: ей надо убедиться, что сын в безопасности.

— Пойдём к Ивану Гурьянычу. — Тося берётся за пальто. — Слышишь?

Я слышу, только идти мне к Темнику не хочется.

— Они уже на аэродроме, — наугад говорю я.

— Правда?

— Наверняка. Ты же знаешь, у Ивана Гурьяныча есть машина. Сели и поехали.

Моё бормотание начинает приобретать смысл. В самом деле, почему бы им не поехать?

Я обещаю жене, что без Вадимки никуда не полечу. Тося успокаивается, но ненадолго.

— А если я поеду с тобой на аэродром?

— Не надо, Тося.

— Федя, если что, я не выдержу…

— Даю честное слово!

Под окном нетерпеливо гудит машина. Это такси, надо ехать.

Мы выносим вещи, я складываю их в багажник. Пелагея Павловна задумчиво смотрит из окна.

Я сажусь в машину, Тося провожает меня неуверенным взмахом руки.

— Позвони с аэродрома!

— Обязательно!

Глава вторая НЕПРЕДВИДЕННЫЙ ПАССАЖИР

На аэродроме встречают меня Степан Степаныч, известный в наших краях писатель, и Темник. Его старенький кургузый «Запорожец» приткнулся к самому подъезду, дремлет в одиночестве.

Вадимки на аэродроме нет.

— Не видел! — удивляется Темник. — Случилось что-нибудь?

— Ушёл ночыо и не вернулся.

— Странно. Стал быть, собачонку ищет.

— Найдётся, — ободряет Степан Степаныч. — У меня такие же сорванцы. За кошку головы на плаху положат.

Из вестибюля выходит зять Ивана Гурьяныча, тощий, мрачноватый паренёк лет двадцати, скучно здоровается со мной, нехотя поигрывает ключиком от зажигания. Он явно не выспался.

— Так я поеду? — зевает он, поглядывая на Степана Степаныча. Его он видит впервые и потому проявляет некоторый интерес. — Без меня улетите.

— Езжай, езжай! — соглашается Темник. — Чего тебе нас караулить? Только не гони, осторожненько, ямки, знаешь, объезжай.

Я смотрю в сторону города, ловлю глазами каждую машину: не появится ли Вадимка. А что, если в самом деле беда стряслась?

— Да не тоскуй ты! — уговаривает Степан Степаныч. — Явится твой Вадимка, вот увидишь. Шутка, на такое дело опоздать!

Степан Степаныч — давний мой друг. Он частенько приезжает в город, заказывает редкие книги. Мне порядком приходится покрутиться, чтоб разыскать то, что ему нужно.

С полгода не видел я Степана Степаныча. Он живёт в трёхстах километрах от областного центра, на большой железнодорожной станции. У него свой дом, огромный огород и кой-какая живность. Живность эта — коза или корова.

Когда Степан Степаныч беднеет, он продаёт корову и покупает козу. Если приваливает счастье, заводятся «лишние» деньги, — коза сгоняется со двора и покупается корова. На радость многочисленной ребятне.

Так и повелось: когда знакомые встречаются с ним, то вместо «здравствуй» обычно спрашивают:

— А что, Степан Степаныч, коза иль корова?

— Корова, ребята! — улыбается тот. — Приезжайте в гости, молока — хоть за шиворот лей.

Мы с Темником пригласили Степана Степаныча путешествовать с нами.

Он такой же худощавый, как Гурьяныч, только ростом выше, костистее. Скоро пятьдесят стукнет Степану Степанычу. Для писателя — возраст самый