рабство собственных сестер, если цена будет достаточно высокой. Он про себя грубо выругал мертвого мужчину, лежавшего в нескольких шагах от него. Кем бы тот ни был, он был дураком. Хартум середины девятнадцатого века — это не место для женщины. Самый далекий город мира был территорией беззакония, настолько удаленный от правительства, что законы для него вообще перестали существовать. Хартум был огромным торговым поселением, где несчастных африканцев покупали и продавали, как скот. Рауль сомневался, что убитая горем английская девушка имела хотя бы малейшее представление о том, что ждет ее впереди.

Она говорила о Хартуме так, словно, добравшись туда, покончит со всеми своими неприятностями. Даже его закаленное воображение избегало мысли о том, какова будет ее судьба в таком городе. Девушка не могла там оставаться. Ему придется принять меры, чтобы отправить ее немедленно: если только он сам не изменит свой маршрут и лично не проводит ее обратно в Каир.

Эту идею он в раздражении отбросил. На это понадобилось бы от шести до восьми недель, а такое время Рауль не мог потратить зря. Кроме тоге, он не нянька, и ее трудности не его дело.

— Нам пора в путь, — отрывисто сказал он. — Путешествовать легче ночью, чем по дневной жаре.

Вздрогнув от его резкого тона, Харриет повернула голову и с мольбой в глазах посмотрела вверх на него.

— Тогда помогите мне с отцом, — сдавленным голосом попросила она, закрыв отцу глаза и накрыв его одеялом.

— Нет времени, — бросил Рауль, ненавидя себя за бессердечие.

— Я вас не понимаю. — Харриет в недоумении смотрела на него. — Чтобы выкопать могилу понадобится совсем немного времени, а потом…

— Я не копаю могил! — Он сердито повернулся, и накидка, закрывавшая нижнюю часть его лица, откинулась. — Я и так надолго задержался. Мы отправляемся немедленно.

— Вы же не хотите сказать, что оставите его здесь вот так! — Харриет, не веря своим ушам, уставилась на него. — Мой отец всю свою жизнь служил Создателю, он заслужил быть похороненным по-христиански.

— Здесь пустыня. — На сухощавом смуглом лице блеснули прищуренные глаза. — Через несколько часов песок засыплет его. А теперь поторопитесь. Я хочу вернуться на свою дорогу еще до восхода солнца.

— Вы не можете так думать!

Харриет смотрела на него, пораженная ужасом.

— Уверяю вас, я отдаю отчет в каждом своем слове. Собирайте вещи.

Он жестом указал на ее брошенную на песок широкополую шляпу с вуалью и потрепанную Библию, лежащую рядом с отцом.

— Нет!

Харриет дрожала, но не от страха. Она дрожала от злости, на которую она никогда и не подозревала, что способна, и вызывающе всматривалась в красивые, почти сатанинские черты.

— Вы можете оставить его здесь, а я не оставлю! Я сама похороню его!

Его глаза сверкнули, и она непроизвольно вздрогнула. С проклятием мужчина резко повернулся, так что его накидка закрутилась вокруг мускулистого тела, и на секунду Харриет показалось, что он возвращается к лошади, но он пошел к ближайшей пальме и начал неистово копать песок в тени у ее ствола.

Испустив глубокий дрожащий вздох облегчения, Харриет с еще мокрым от слез лицом прошла по темному мягкому песку и опустилась на колени рядом с мужчиной.

Небо уже начало краснеть перед рассветом, прежде чем их работа была закончена. Они выполняли ее молча: Рауль потому, что разговор дал бы выход его гневу и нетерпению; Харриет — потому что онемела от горя.

Когда они, выпрямившись, сели на пятки, Рауль коротко сказал:

— Я не знаю порядка похоронного обряда. Двадцать третий псалом подойдет?

Харриет встала на ноги и, покачиваясь от слабости, отряхнула с юбки песок.

— Не думаю, что это уместно, — сухо отозвалась она, и черные брови недоуменно взлетели вверх.

— Тогда «Отче наш»?

— Не думаю, что это будет пристойно, — покачала она толовой. — Вы араб, а мусульманство…

— Я француз и христианин, — отрезал он с угрожающими нотками в голосе и открыл потрепанную Библию ее отца.

В полубессознательном состоянии от голода и усталости Харриет с недоверием посмотрела на него, но не стала возражать. Хорошо известные слова наполнили воздух.

Для дальнейшего промедления не было причин. Мужчина быстро направился к лошади. Харриет постаралась следовать за ним, уже не в силах ясно видеть из-за огоньков, плясавших у нее перед глазами.

На лице Рауля было мрачное, непроницаемое выражение. В утреннем свете он увидел, что раскосые глаза были золотисто-зелеными с густыми ресницами, а губы — нежными и мягкими, невероятно чувственными. Глядя на девушку еще у могилы ее отца, он задумался, на что будет похож поцелуй, и почувствовал презрение к себе за свою похоть. Она была несчастной, одинокой и беспомощной в диких, не нанесенных на карту местах. Ей нужна забота, а он не привык ни о ком заботиться. Но ей нужно сопровождение, и поэтому ему придется отложить собственные планы. Короче говоря, девушка была досадной помехой, которая ему совсем ни к чему.

— Пожалуйста, поторопитесь, — отрывисто сказал он. — Мы уже и так потратили слишком много времени. Если человек хочет жить, он не должен медлить в пустыне.

Харриет постаралась выполнить его приказ, но пальмы и песок, небо и развевающиеся впереди одежды слились в одно целое. Тихо вскрикнув, она поняла, что темнота смыкается над ней, и без чувств упала на песок.

— Какого…

Рауль обернулся, а потом бросился к ней. Кожа Харриет была такой бледной, что казалась совсем прозрачной. Он увидел пустые верблюжьи сумки и понял, что девушка умирала от голода. Обругав себя идиотом, он поднял ее на руки и понес с утреннего солнца в тень пальм. Она сказала, что их провиант украли, но он не придал значения ее словам. Он посчитал, что оставалось достаточно еды, чтобы поддерживать силы. Ее отец определенно умер в результате воздействия жары, а не от отсутствия пищи. Теперь стало очевидно, что дочь отдавала ему и свои порции.

Рауль быстро достал, из своей поклажи серебряную фляжку с бренди, печенье и финики.

Когда кроваво-красный туман, застилавший ей глаза, рассеялся и Харриет пришла в себя, она ощутила, что ее обнимают сильные руки, и почувствовала себя в безопасности и под защитой. Бронзовое от загара лицо мужчины больше не было жестким и непреклонным, черные глаза из-под таких же черных бровей рассматривали ее с почти заботливым выражением.

— Когда вы ели последний раз?

Ее крепко прижимали к теплой мужской груди, и по какой-то непонятной причине у Харриет не возникло желания высвободиться.

— Не могу вспомнить, — откровенно призналась она.

— Сделайте глоток, это вас подбодрит. — Он