скаты крыши отбрасывали на веранду густую тень. Сано в очередной раз подумал, что мрачное здание воплощает суровость приговоров, которые зачастую выносятся в его стенах. Сад с незажженными каменными светильниками и скелетами по-зимнему голых деревьев напоминал ему кладбище. Отмахнувшись от жуткого образа, Сано поднялся по деревянной лестнице. Пройдя мимо двух склонившихся перед ним охранников, открыл массивную резную дверь и остановился.

— Кузнец Горо. — Скрипучий голос судьи Огю эхом раскатился по длинному залу. — Я рассмотрел показания относительно преступления, в котором тебя обвиняют.

Сано прошел в заднюю часть зала, где судья восседал на помосте, и присоединился к самураям-служащим. Огю, худой, сутулый старик, казалось, тонул в просторном красном с черным шелковом кимоно. Лампы, стоявшие по обе стороны от его черного лакированного столика, освещали судью словно скульптуру на постаменте. Остальная часть зала была погружена в полумрак, который не рассеивал солнечный свет, пробивавшийся внутрь через окна, забранные деревянными решетками и заклеенные рисовой бумагой. Прямо перед помостом, на полу, размещался сирасу, символ истины — пятачок, покрытый белым песком. Там на циновке стоял на коленях связанный по рукам и ногам обвиняемый. За ним образовывали шеренгу члены его семьи, свидетели и квартальный староста.

— Показания неопровержимо свидетельствуют, что ты виновен в убийстве своего тестя, — продолжал Огю.

— Нет! — крикнул обвиняемый и попытался освободиться от пут.

Родственники зарыдали. Какая-то женщина упала в обморок.

Огю, перекрывая шум, повысил голос:

— Я приговариваю тебя к смерти. Твоя семья разделит твой позор и будет изгнана из провинции.

Он кивнул досинам, те бросились на приговоренного и выволокли его, упирающегося, через заднюю дверь. Служащие выпроводили посторонних из зала, один утащил бесчувственную женщину, схватив под мышки.

Огю позвал:

— Сано Исиро. Приблизьтесь.

Потрясенный Сано встал на колени за символом. Огю, только что приговоривший человека к смерти, а его семью к изгнанию, был совершенно спокоен! Сано сказал себе, что Огю тридцать лет служит судьей. После всех проведенных им процессов немудрено стать совершенно равнодушным к подобным сценам. Сано глубоко поклонился Огю:

— Чем могу служить, досточтимый судья?

Сухие паучьи лапки Огю поигрывали судейской печатью — продолговатым куском гипса, на котором были выгравированы его имя и должность. Узкое лицо с тяжелыми веками выглядело землистым в болезненным свете мерцающих ламп. Голова в старческих пятнах напоминала гнилую дыню.

— Поджог — серьезное преступление, — негромко поведал Огю, с нарочитым вниманием изучая печать.

Он помолчал и добавил:

— Хотя и не является чем-то из ряда вон выходящим.

— Да, досточтимый судья, — ответил Сано, раздумывая, для чего Огю его вызвал. Уж точно не для того, чтобы обменяться тривиальностями. Но Огю, как и многие из высшего общества, никогда не приступал к главному вопросу сразу. Сано показалось, что его понятливость подвергают испытанию.

— Такие важные, но пошлые дела лучше оставлять аппарату, низшему классу. К тому же порой некоторые действия имеют самые неблагоприятные последствия. — Огю посмотрел на окна, обращенные к замку.

И тут Сано понял. Эдо опутан шпионской сетью. Благодаря информаторам сёгун держит под полным контролем клана Токугава всю страну. Несомненно, кто-то начал докладывать Огю о действиях Сано в тот самый день, как он занял должность ёрики, И этот кто-то находился в толпе на месте пожара. Огю дал Сано понять, что для чиновника высокого ранга выполнять работу патрульного полицейского — значит позорить систему управления вплоть до сегуна. Сано не хотелось вступать в пререкания с начальником, однако следует реабилитироваться.

— Досточтимый судья, досин и его люди арестовали невиновного. Опросив очевидцев, я получил описание истинного поджигателя и...

Воздев палец, Огю принудил Сано замолчать. Жест был настолько близок к открытому упреку, что Сано не мог припомнить, прибегал ли судья когда-либо к подобному приему.

Огю переменил тему:

— Вчера я был удостоен чести пить чай с Кацурагавой Сюндаем.

Сообщение словно обухом ударило Сано. Кацурагава Сюндай выхлопотал ему должность.

Во время внутренних войн прошлого столетия прапрадед Сано, вассал на службе у правителя Кии, спас жизнь своему соратнику, главе рода Кацурагава. Со временем этот случай неразрывно связал две семьи. Кацурагава разбогатели, а Исиро, напротив, познали бедность, и наступил день, когда отец Сано решил напомнить о старом долге.

Они отправились навестить Кацурагаву Сюндая в казначействе. Стоя на коленях в роскошном кабинете Кацурагавы, они приняли пиалы с чаем.

— Мне недолго осталось жить, Кацурагава-сан, — сказал отец. — Поэтому я вынужден просить вашей помощи для моего сына. У меня нет денег, чтобы оставить ему, а он всего лишь учитель без особых перспектив и таланта. Но вы, при вашем влиянии...

Кацурагава не сразу ответил на невысказанный вопрос. Он зажег трубку, оценивающе посмотрел на Сано, Наконец промолвил:

— Я подумаю, что можно сделать.

Сано не поднимал глаз от пиалы. Кацурагава, надеялся он, ничего не станет делать. Долг перед отцом потребует от Сано принять все, что будет предложено. И он согласен на покровительство Кацурагавы. Самурай больше не добывает состояние мечом. Успех обеспечивается местом в системе правительственной бюрократии, а оно достается путем некоей комбинации способностей и связей. Единственное, что огорчало Сано, — это необходимость бросить любимое дело ради работы, которая подходит ему так же мало, как и он ей.

Голос Огю вернул Сано к действительности:

— Надеюсь, мы поняли друг друга?

— Да, досточтимый судья, — печально ответил Сано. Долг перед отцом и Кацурагавой, по просьбе которого Огю назначил Сано ёрики, исключал всякую возможности для спора или неординарного поведения. Долг, верность и сыновнее почтение — основополагающие принципы сурового кодекса бусидо. Иначе — пути воина, определяющего поступки самурая. Его честь, самая важная из добродетелей, зависит от приверженности этому кодексу. А бакуфу, которому служит Сано, ценит только подчинение и послушание. Истина и справедливость по сравнению с ними расплывчаты и могут быть предметом договоренности. Сано, глубоко опозоренный завуалированной критикой, обязан подавить собственные желания в угоду вышестоящим начальникам. Он больше никогда не покинет служебный кабинет, не будет сам заниматься расследованием. Пусть документы,