землянку-столовую.

Лазарев был уже там. Лида, в белой курточке поверх гимнастёрки, кругленькая, румяная, с ямочками на раскрасневшихся щеках, так и сияла, подавая Лазареву обед. И подавала ему не в алюминиевом котелке, как некоторым, даже не в эмалированной миске, а — будто командиру полка — в тарелке с цветочками, поставленной на другую, плоскую. Тут же она сбегала в раздаточную, принесла второе блюдо — пшённую кашу с кусочком селёдки.

— Вот, товарищ лейтенант, — чуть не пела Лида, — кушайте. Каша вкусненькая, с маслицем. Селёдку я вымочила. Щец вам горячих можно подлить ещё, если желаете. Бот, хлебца порезала…

Ей трудно было скрыть свои чувства к Лазареву, да она и не пыталась это делать, нет, пусть все видят, что значит для неё лейтенант Лазарев, пусть говорят что хотят.

Лазарев в ответ слегка улыбался, пошучивал и, едва закончив обед, ушёл с торопливостью занятого человека, провожаемый тоскливым Лидиным взглядом.

4

Вечером, в кашей землянке, Лазарев вернул мне «Утраченные иллюзии».

— Не будешь читать? — удивился я.

— Почему? Уже прочитал.

— Как прочитал? Тут шестьсот страниц! За три дня не всякий прочтёт.

— Вопрос в том, как читать, — ответил он. И стал пояснять: — Понимаешь, лет четырнадцати узнал я, что на земном шаре выпускается в день в среднем тысяча книг. Допустим, в нашей стране штук двадцать. Даже десять. А человек читает одну книгу три-четыре дня. Значит, я не успею прочитать и миллионной части. Неужели, подумал, нет никакого выхода? Неужели нельзя что-то изобрести? Искал, рылся в книгах, расспрашивал. И нашёл. Оказывается, были такие люди, которые читали в десять раз быстрее.

— Не может быть!..

— Может. Ты постарайся понять, что происходит. Когда учатся читать, схватывают только букву. Одну букву. Потом слог. Наконец, слово. Читающий бегло, видит уже всю фразу. На этом продвижение обычно завершается. А кое-кто пошёл дальше. Стал схватывать всю строчку. Потом две строчки. И три, и пять. Короче, есть люди, которые одним взглядом как бы фотографируют всю страницу. Ты слово, от силы — фразу прочитал, а он за это же время — страницу. Понимаешь?

— И ты что же, «фотографируешь» сразу страницу? — недоверчиво спросил я.

— Страница требует долгой тренировки. Я остановился на трёх строчках. Пока что остановился.

Ничего подобного я не слыхал.

— Как думаешь, — спросил несмело, — я смогу научиться?

— В наших условиях трудно. Когда тут читать? Всё время на учениях или в казарме. И что мы читаем? Уставы, наставления, газеты. Но попробовать можно. Схватывай сразу строчку. Глаза будут сперва болеть — расстояние между зрачками должно как бы растянуться. А потом станет легче.

— А ну, прочитай сам! — решил я устроить Лазареву проверку.

Он пристально взглянул на страницу, на лице его заметны были напряжение, сосредоточенность, но только на короткий миг, потом он, как обычно, усмехнулся, сказал:

— Проверяй!

Я стал следить за текстом, а Лазарев слово в слово произносил всё, что было напечатано.

— Ладно, Витя, — остановил он после второй проверки, — не трать время попусту. Лучше сам начинай тренироваться. Начинай, время дорого…

Я задумался — с чего же начинать? Взял «Устав гарнизонной службы», раскрыл наугад, попробовал схватить сразу всю первую строчку раздела «Эскорты при погребении военнослужащих». И хотя при нормальном чтении всё понимал, теперь смысл почему-то стал от меня ускользать. Ерунда какая-то. Надо, наверно, взять что-нибудь другое. Открыл наугад «Штабс-капитана Рыбникова», снова постарался схватить строчку: «… — А что, нет ли у вас каких-нибудь свежих известий с войны? — спросил Рыбников».

«Что-то должно получиться. Это уже интересней».

И вдруг, забыв, что мне следует тренироваться, схватывать всю строчку, незаметно начал читать как читал всегда, увлёкся и перенёсся в Петербург времён русско-японской войны, стал вместе с маленьким, скуластым, калмыковатым и странным штабс-капитаном Рыбниковым бродить по военным учреждениям той поры, поражаясь полному отсутствию бдительности, царившей тогда беспечности и нелепой доверчивости. «Нет, у нас теперь всё по-другому, — с гордостью думал я. — Попробуй-ка проникни в штаб нашего полка. Без пропуска никого не пустят». И жадно читал страницу за страницей, особенно стараясь запомнить всё, что касалось японского характера. Оказывается, вот какие они — японцы, стоящие совсем недалеко от пади Урулюнтуй, готовые напасть на нас в любой день…

Я оторвался от книги. Лазарев смотрел на карту с обозначением линии фронтов, поправил флажки, задумчиво произнёс:

— Да, много ещё войны… Начать да кончить…

— Нам только не достанется. Просидим в этой проклятой пади.

— Сидим где приказано. А насчёт войны — не беспокойся. Война тебя найдёт. Каждого из нас найдёт! — сказал Лазарев и добавил с вызовом: — Службу надо нести, а не выставлять из себя героя. Нести! Чем ты помог полку? Я слышал, занятия проводишь толково. А ещё? Что ты сделал?

— Я кронштейны изобретать не могу…

— При чём тут кронштейны? Бесплодным мыслям предаёшься, вот что. Себя только растравляешь. Хочешь, учебник для младших командиров вместе будем писать?

Я растерялся. А он уже протягивал мне стопку исписанных листков, на которых были чертежи, схемы, рисунки, расчёты.

— Прочти! И подумай, что бы ты смог добавить. А я к политзанятиям пока подготовлюсь.

Я стал читать эти небольшие листки, исписанные мелким почерком, Лазарев экономил бумагу. И всё же схемы и рисунки были выполнены выразительно. Но при чём тут учебник?

И в школе, и за два года в институте, на тех же курсах младших лейтенантов я начитался всяких учебников. Поэтому, когда прочитал бумаги Лазарева, или то, что он называл учебником, удивился: на учебник, даже в малой степени, это было не похоже. Скорее, он написал инструкцию, напоминавшую знаменитые суворовские наставления солдатам. С той разницей, что она предназначалась для наших сержантов-миномётчиков. Лазарев обращался к ним на «ты» и наставлял, что надлежит делать в разных условиях боя, как обучать подчинённых— разведчиков, связистов, огневиков, давал некоторое представление о тактике, оборудовании позиций и наблюдательных пунктов, артстрелковой подготовке. Всё было написано просто и так интересно, что, пожалуй, любой солдат, даже не очень грамотный, смог бы в этом разобраться.

— Ну? Что скажешь? — спросил Лазарев, когда я перевернул последнюю страничку.

Я похвалил его, но всё же заметил:

— Знаешь, на учебник-то не слишком похоже. Учебник, он сложней, научней, что ли. И потом: учебник посвящают обычно одному предмету.