- 1
- 2
Рахиль Львовна Баумволь Синяя варежка
Синяя варежка
В речке были две проруби. У одной дедушка удил рыбу, а у другой внучка рубашку ему полоскала. Как кончила полоскать, стала надевать свои синие варежки да уронила одну в прорубь. Поплыла синяя варежка подо льдом, знай себе толстым пальчиком, как плавничком, помахивает.
А рыбы, глядя на неё, диву даются. — Как зовут тебя, синяя рыбка? — спрашивают они. — Варежка. — А откуда ты будешь? — С руки. Варежка сказала «с руки», а рыбкам послышалось «с реки», и они решили, что эта забавная синяя рыбка из той большой реки, куда вливается их речка. И стали они подплывать к варежке, знакомиться. А одна плотица так близко подплыла, что зацепилась за неё чешуйкой и потянула за собой синюю курчавую ниточку. Испугалась плотица, подумала, что незнакомая рыбка хочет её поймать и съесть. Дёрнулась — и наутёк. Синюю нитку так и тянет за собой подо льдом по всей речке. А варежка всё распускается и распускается… Одним духом доплыла плотица до второй проруби. Не успела отдышаться, как дедушка поймал её на удочку и вытянул вместе с синей курчавой ниткой. — Эка диковина! — сказал дед и, отцепив нитку, стал наматывать её на спичечный коробок. Наматывал, наматывал дедушка нитку — всю варежку из речки вытянул. Толстый получился клубок. Тут внучка прибежала: — Дедушка, я варежку в прорубь уронила! — А я тебе её вытащил! — показал дедушка на мокрый синий клубок. А плотичка у дедушки в корзинке всё бьёт и бьёт хвостиком — охота ей рассказать, как варежка рыбкой была.
Цыплёнок и гусеница
Цыплёнок был уже взрослый: он сегодня впервые кукарекнул. Правда, «кукареку» у него получилось не сразу: сначала «кукаре», а «ку» немного погодя и очень тихо. Но ведь всё сразу нельзя, он и так был очень доволен. И вот этот довольный цыплёнок-петушок важно разгуливал по саду, держась немного в стороне от остальных цыплят, родных его братьев и сестёр. Вдруг он заметил на земле серую гусеницу. Она быстро-быстро перебирала своими коротенькими ножками. Цыплёнок внимательно посмотрел на неё и сказал: — У тебя так много ножек, а ты еле-еле двигаешься. Вот у меня всего две ноги, а я шагну — и тебя перегоню! — Ну, перегони, — миролюбиво ответила гусеница. А петушок сказал: — Очень мне надо с тобой наперегонки бегать! Я тебя сейчас проглочу — вот что! Услышав такие слова, гусеница испугалась, но виду не подала. — Это я только здесь, по траве, так медленно ползаю, — сказала она, — а по дереву я мчусь вовсю! — Не может быть! — кукарекнул петушок. — Не может быть? Ну что ж, если я соврала, ты меня проглотишь. Вот погляди… — И она подползла к стволу дерева. Цыплёнок шагнул к дереву, раскрыл свой клюв, но гусеницы не увидел. Куда же она могла деваться? И цыплёнок стал поднимать голову всё выше и выше… В это время дрогнула вверху ветка — должно быть, птичка вспорхнула… А глупый петушок, задрав голову с маленьким, чуть розовым гребешком, смотрел и диву давался: неужели гусеница уже на самом верху? А серая гусеница в это время медленно ползла по корням дерева, сливаясь с цветом коры.
Улитка
Дело было весной. Говорит улитка своей дочке: — Прогуляйся до чёрного кустика, под которым подснежник растёт, и попробуй там весенние листики — какие они на вкус. Отправилась маленькая улитка в путь. Долго ползла, а когда вернулась, сказала: — Кустик не чёрный, а зелёный, и под ним не подснежник, а земляничка. — Ах, уже лето! — обрадовалась мать. — Прогуляйся тогда до зелёного кустика, под которым земляничка растёт, и отведай там летних листиков — какие они на вкус. Отправилась маленькая улитка в путь. Долго ползла, а когда вернулась, сказала: — Кустик не зелёный, а жёлтый, и под ним не земляничка, а грибок. — Ах, уже осень! — удивилась мать. — Прогуляйся тогда до жёлтого кустика, под которым грибок, и поешь там осенних листиков — узнай, какие они на вкус. Поползла улитка-дочь. Долго ползла, а когда вернулась, с испугом сказала: — Кустик не жёлтый, а белый, а под ним не грибок, а заячий след! — Если так, — вздохнула мать, — посидим дома. К чему идти куда-то на зиму глядючи? Весной — там видно будет…
Ручеёк
Бежал ручеёк далеко-далеко: мимо рощицы, по лужайке, через деревню и ещё куда-то. Мимо рощицы бежал — берёзки в него смотрелись, как в зеркальце. По лужайке бежал — утки и гуси в нём ныряли. Через деревню бежал — ребятишки в нём плескались, босыми ногами шлёпали по воде. Чем плохо? Все были довольны, все ручеёк похваливали. Но ручеёк вдруг загордился. Он сказал себе: «Очень мне надо, чтобы берёзки в меня смотрелись, чтобы утки и гуси ныряли, чтобы ребятишки плескались в моей воде! Подумаешь, ещё бежать к ним! Кому нужно — сам придёт». Так решил ручеёк. И остановился. Стоит день, стоит другой; тиной покрылся — это чтобы берёзки не смотрелись. Поскучал, поскучал да и высох. Проснулись утром в рощице берёзки, а ручейка-то и нет. Пришли утки и гуси на лужайку, а ручейка-то и нет. Прибежали ребята к берегу, а ручейка-то и нет. Вместо ручейка какая-то мутная лужица. Лишь комарик тихонько звенит над ней. Что теперь делать? Берёзки — те и без ручейка проживут. А как быть ребятишкам? А гусям? А уткам? И все тут же побежали искать другой ручеёк: — Во-он он, видите? Поблёскивает вдали…
Живой — не живой
Зина и Нина сидели у ручейка. Живой он или не живой — спорили они. Зина сказала: — Ручеёк бежит? Бежит. А если загородить его — стоит? Стоит. Значит, живой. Нина сказала: — Бежит, стоит, а не сидит. Значит, не живой. Зина сказала: — Я на негодую, а он морщится. Значит, живой. Нина
- 1
- 2