Юлия Рудольфовна Белова ДОЛГИЕ ДОРОГИ МОДЫ, или К ИСТОРИИ СВОБОДОМЫСЛИЯ В XVIII ВЕКЕ^[1]

Уже более полутора десятка лет каждая новая книга серии «Серебряная ветвь» (издательство «Вселенная», Алклуд), дарит читателям настоящий праздник знакомства с величайшими памятниками мировой литературы. Среди изданий ушедшего 2016 года любознательный читатель может вспомнить галльский трактат XIV века «Геральдика цветов», италийский сборник новелл конца XV века «О деяниях женщин», италийскую же, написанную в 1528 году, «Книгу о придворном» Б. Кастильоне. Но, пожалуй, наиболее ярким литературным событием минувшего года мы с полным правом можем назвать издание одного из самых удивительных памятников мемуарной литературы второй половины XVIII века — воспоминаний Грифидда ап Оуэля Эбраукского, впервые снабженное обширными научными комментариями и приложениями. Бесспорно, подобное издание является прекрасным подарком как для любителей изящной словесности, так и для любителей истории, людям же несведущим позволяет познакомиться с замечательной личностью, по праву прославившей XVIII век.

Грифидд ап Оуэль Эбраукский прожил короткую, но бурную жизнь, достойную описания в приключенческом романе. Он родился в 1716 и умер в 1761 году, не дожив всего трех месяцев до своего сорокапятилетия. Человек очень знатный, он принадлежал к младшей ветви королей Элмета, подарившей Эрину-и-Британии нашу благородную воительницу святую Бригитту, немалое число полководцев и епископов, государственных деятелей и придворных. Но хотя сам Грифидд никогда не занимал государственных или же церковных постов, он сумел не затеряться среди знаменитых родичей и предков, оставив значительный след в истории моды и свободомыслия.

Для нас, людей XXI века, может показаться странным то исключительное значение, которое придавали моде наши родители еще каких-нибудь тридцать лет назад, и то почти религиозное поклонение, которое окружало моду в веке XVIII. Исследователь будущего напрасно будет искать характерные особенности современной моды, которые стали бы неотъемлемым признаком времени. Да и само слово «мода» ныне признано устаревшим и почти вышло из употребления. Излишне рациональные и практичные, мы полностью уничтожили все традиционные представления о моде, заменив ее множественностью стилей, главным критерием которых является удобство и утилитарность. В то же время для людей века XVIII мода являлась важнейшим символом, который должен был предельно точно указать место человека в социальной структуре общества и даже становилась признаком, по которому посторонний наблюдатель мог бы сделать вывод о моральном и психологическом состоянии той или иной личности, а также ее философских воззрениях.

Пожалуй, наиболее ярко подобное положение проявилось в истории так называемой «рисованной моды», появившейся в Галлии в десятых годах XVIII века, а затем захватившей Свевию, Аллеманию, Фландрию и Британию. Как это сплошь и рядом случается в жизни, своим появлением новая мода была обязана двум обстоятельствам: случаю и традиционному преклонению галлов перед своими королевами.

Позволю себе напомнить некоторые факты, проясняющие для современного читателя обстоятельства появления этой причудливой моды. На протяжении всего XVII века короли Галлии всячески укрепляли экономические, политические, а также родственные связи с королевскими домами Северной Атлантиды, и в 1692 году Вильгельм XIII женил своего наследника на внучатой племяннице короля Великой Дакоты тринадцатилетней Елизавете Винифреде Эпокве, герцогине Гитчи-Гюми. В первый же день, когда невеста наследника ступила на землю Галлии, ее будущих подданных поразило одно обстоятельство: дакотская принцесса имела на лбу небольшую, но довольно яркую татуировку. Удивительные чужеземные моды еще долго обсуждались как галльским дворянством, так и простонародьем, но никто так и не заподозрил, что татуировка Эпоквы была вовсе не модой, а древним дакотским обычаем, некогда широко распространенном, но уже более двухсот лет сохранявшимся лишь в королевском роду, да деревенском захолустье.

Впрочем, при Вильгельме XIII роли наследника престола и его жены не были сколько-нибудь заметны, и потому лишь немногочисленные фрейлины принцессы в подражание госпоже рисовали на щеках небольших змеек или бабочек. Лишь в 1717 году после смерти Вильгельма XIII, когда на престол Галлии взошел его сын Вильгельм XIV, а принцесса Эпоква под именем Елизаветы стала галльской королевой, началось триумфальное шествие новой моды.

Надо сказать, этому немало способствовала личность самой королевы, женщины сильного характера, имевшей огромное влияние на супруга. В свои тридцать восемь лет она была еще очень красива, хотя и необычной, экзотической красотой. Желая подражать королеве, придворные дамы и фрейлины, дворянки столицы и провинций, все, кто претендовал на благородное происхождение и аристократизм, при помощи краски пытались удлинить себе глаза, чтобы тем самым они казались уже, а также старательно разрисовывали щеки, скулы, лбы и грудь небольшими изображениями цветов, листьев, бабочек, змеек и птиц. В своих стараниях женщины Галлии пошли гораздо дальше обычаев королевства Великая Дакота, и постепенно при Арвернском дворе был выработан условный язык, позволявший с помощью рисунков выразить ту или иную мысль, сделать важное сообщение, не раскрывая при этом рта. «Рисованная» мода стала настоящей отдушиной для многочисленных придворных, желавших избежать мертвой хватки предписанного им этикета. В то же время нужды моды вызвали к жизни новые ремесла, дали источник пропитания для многих семей и оказались сущим благословением для естественного факультета Арвернского университета, чьи ученые-химики смогли изобрести несколько устойчивых и безвредных красителей. Одержимость новой модой доходила до того, что при дворе искусные мастерицы-рисовальщицы ценились гораздо выше портных и парикмахеров, а жалованье лучших из них могло сравниться с жалованием полковника. По королевскому же эдикту 1724 года ремесло рисовальщиц было приравнено к поварскому и стеклодувному ремеслам — единственным ремеслам, занятия которыми было дозволено для дворянства.

К концу 1720-х годов «рисованная мода» успела выйти за пределы Галлии и прочно обосновалась в Свевии, Аллемании и Фландрии, где ее стали называть «галльской». Как доказательство ее необыкновенной популярности можно привести тот курьезный факт, что «галльской» моде следовали не только дворянки, не только актрисы, но даже и развеселые девицы. Впрочем последние, учитывая специфику своего ремесла, предпочитали