ковчега. Забавно! Я тебе расскажу. Видишь ли, я был в зоопарке, и вдруг меня взяло сомнение: мог ли ковчег вместить всех этих животных? Я усомнился, Генри. От большого ума. А верней сказать, от глупости, мой мальчик. Дьявол внушил мне это, чтобы надо мной посмеяться. Как будто Всемогущий Господь Бог не может вместить все, что ему угодно, куда ему угодно! Да пожелай он только, он бы их и в ореховую скорлупу запихал — всех до одного. Ну хоть в кокосовую, например. Без труда… Я прозрел, — и ты прозреешь. Генри. Этот ихний Прекрасный Новый Мир! Дурацкий новый мир, говорю я. Господь смеется над ним. Забудь о нем… Ничего, это пройдет. У тебя здоровый дух, мой мальчик. И крепкая закалка. Уж если понадобится, ты выдержишь любое испытание, как я выдержал, и отыщешь правильный путь.

Юноша стоял с покорным видом, но ничего не отвечал.

Разговор на мгновение оборвался.

Потом Эдвард-Альберт Тьюлер подвел итог:

— Я рад, что поговорил с тобой. Ты уезжаешь. Я немножко беспокоился. Из-за того, что ты столько читаешь. Я хотел бы поговорить с тобой и о других вещах, как отец с сыном, но теперь все так много знают. Больше, чем я когда-то знал. Обо всем не переговоришь… Да. Ты уезжаешь, может быть, надолго, а времена теперь трудные. Я никогда не был большим любителем писать письма… болезни вот тоже какие-то новые пошли. Говорят, это от воды. Врачи теперь не прежние. У меня по ночам боли в желудке. Крутит кишки, сверлит внутренности. Может быть, и вздор, но как не задуматься! Может, ты вернешься в один прекрасный день, мой мальчик, а меня уже не будет. Не хмурься, это не поможет… Во всяком случае, я свое сказал. С этими книгами необходима осторожность. Будь моя воля, я сжег бы их все, и не у одного меня такие мысли. Все, кроме Библии, конечно. Правда есть правда, а ложь есть ложь, и чем проще ты подходишь к этому, тем лучше. Я говорю с тобой. Генри, как если б это был наш последний разговор. Да, может, так оно и есть. Ты скоро отправишься в дорогу… А я все чаще думаю о старом хайгетском кладбище… Высоко, тихо. Там теперь стало тесновато, но, думаю, для меня найдется уголок. Не забывай меня, мой мальчик. И не допускай, чтобы другие меня забыли. Могила Неизвестного Гражданина. Так? Мне многого не нужно. Никаких громких фраз, сын мой. Нет. Просто поставь мое имя: Эдвард-Альберт Тьюлер, кавалер ордена Большого Креста — обыкновенными буквами на обыкновенной плите. И еще…

Голос его слегка дрогнул, словно он был взволнован красотой своих собственных слов.

— Еще поставь: «Не словами, а делом». Не словами, а делом… Это мой девиз. Генри.

Пусть будет так. Он предстанет перед вами без всяких прикрас; вы узнаете его таким, каким он был. В этой книге не будет никаких громких фраз. Это простая откровенная повесть о поступках и характерах людей. Что они делали, что говорили — в наши дни, вы знаете, нужен здравый подход к изображению, — и никаких мыслей, никаких умозаключений. Ни рассуждения, ни споры и, главное, никакие проекты, призывы или пропаганда не прервут поток нашего повествования; в нем будет не больше идей, будь они неладны, чем мышей в Кошачьем Домике. На этот счет можете быть спокойны. Мы будем говорить только о деле. Получится ли у нас при этом в точности та самая биография, которая рисовалась воображению кавалера ордена Большого Креста Эдварда-Альберта Тьюлера, когда он придумывал себе эпитафию, — это другой вопрос. Он так же мало всматривался в себя, как и в окружающее. Как ни проста была его жизнь, он о многом в ней позабыл. Мы не можем вспомнить его прошлое: нам придется откапывать его по кусочкам.

Одно следует здесь отметить: в то время как он считал, будто воздействует на окружающий мир, в действительности мир воздействовал на него. Все, что он делал, от начала до конца было лишь реакцией на это воздействие. «Не словами, а делом», — заявлял он. Но было ли им что-нибудь сделано в окружающем мире? Этот мир зачал и породил его, сформировал и выпестовал. Он еще жив, но окружающий мир определит тот срок, когда понадобится его эпитафия. Эта книга — рассказ обо всем том, что делал и говорил Эдвард-Альберт Тьюлер. С его точки зрения. Но, подобно тем занятным картинкам в книгах по оптике, на которых изображение меняется, когда на них смотришь пристально, это также рассказ о мире Эдварда-Альберта Тьюлера, а сам он — лишь абрис человеческого существа в центре этого мира — его равнодействующая, его создание.

Но тут мы касаемся глубочайшей тайны того, что называется жизнью. Тайны, которая занимала умы во все века. Может ли Эдвард-Альберт, будучи существом созданным, обладать свободной волей? Могло ли что-нибудь — какая бы то ни была реакция — не пассивная только, но Демоническая — заполнить собою этот абрис и им овладеть? Отрицательный ответ никогда не был вполне убедительным для человечества. Однако рассуждения на эту тему нам придется отложить до конца нашего повествования. Мы взяли на себя задачу рассказать о голых фактах, и, если, несмотря на это намерение, голые факты в конце концов приведут нас к неразрешимой двойственности, мы не отступим. Мы сохраняем за собой право сочетания или выбора.

Молодой Тьюлер больше не потревожит вас. Мы теперь простимся с ним и с его жалкими, запоздалыми духовными поисками. Не спрашивайте меня, что с ним сталось. Ответ на этот вопрос только причинит вам беспокойство. Позвольте мне рассказать вам историю Эдварда-Альберта Тьюлера, кавалера ордена Большого Креста, выросшего в период великого заката человеческой безопасности между 1913 и 1938 годами — до того, как наши войны возобновились с новой силой и люди за одну ночь превратились в героев.

Книга первая. Рождение и детские годы Эдварда-Альберта Тьюлера

1. Милый крошка

Его матери, м-сс Ричард Тьюлер, понадобилось двадцать три часа, чтобы произвести своего единственного сына на свет. Он вступил в мир несмело, как робкий купальщик входит в воду — не головой, а ногами вперед, а такой дебют всегда связан с неприятностями. Вообще сомнительно, появился ли бы он когда-нибудь в этом жестоком мире, если бы не господствовавшая в конце викторианского периода крайняя неосведомленность относительно так называемых предохранительных средств. Никому неохота была родить детей — если только к этому не было сердечного влечения, — но их все-таки рожали. Было известно, что существуют какие-то средства, но, расспрашивая о них, приходилось помнить, что в таких делах необходима осторожность, и врачи тоже помнили об этом и намеренно не понимали робких намеков и наводящих вопросов пациента. В то время Англия в этом вопросе сильно отставала от Полинезии… Обходись, как знаешь, — и сколько бы вы ни