справа, слева,

И еще трепещет Ева

У тебя в руках, Адам.

Ночь и я. Луна бесстыже

Тень мою седлает. Вижу:

Скачет вслед мне дурой рыжей.

Ладно, глупая, скачи.

Кто навстречу? Призрак, что ли?

(Мрак хмельной, ты гуще смоли!)

Ясная летит по воле

Тень, одетая в лучи.

Одиночество стремится

К ней, к прозрачной, к светолицей:

Страсть моя, опохмелиться

Пьяному от грусти дай!

Кто ты? Что ты? Отвечай мне.

Ты — в сиянье, ты — в звучанье.

Жизнь — ты? Иль конец  печальный?

Луч тепла? Мороза сталь?

Кто ты? Что ты? Обняла ты

Мир безмолвия бездонный,

Лебединой шеи  мрамор

В ожерелье звезд ночных,

Льющих воск на кровель скаты.

Кто создал твой лик мадонны?

О приди! Я ждал упрямо

Твоего явленья миг.

Ты — свобода. Ты открыта,

Скрыта в крохотном мгновенье.

Ты — предтеча искупленья

Всем, живущим без жилья.

Мною выпитый напиток

Из ковша самозабвенья

Ставит сердце на колени

Пред тобой, мечта моя!

Я искал тебя по странам.

Где бы ни пришлось скитаться,

В самарийской топи серой,

В горьких днях, бредя без сил.

Кровь и слезы с духом пряным

Апельсиновых плантаций

Я, как виночерпий веры,

Для тебя цедил, цедил.

Ты моя! Резец мой создал

Лик твой в скалах Иудеи,

В плесени руин библейских.

Ты моя, моя, моя!

Я тебя вдыхал, как воздух.

От нежданных чувств пьянея.

Ты томилась в желтом блеске,

Этот плен разрушил я.

Жду тебя. Рассвет не скоро.

Вязнет в храпе этот город.

Безнадежен час, в который

Он восстанет ото сна.

День его темнее ночи,

Беспросветней и жесточе,

Ночь — кошмаров средоточье,

Словно Дантов ад, черна.

Погляди ты, как он рыщет,

Как он корку хлеба ищет,

Вырывает жизнь и пищу

Из чужого рта и рук.

Пусть храпит. Во мраке скрыта

Суть безжалостного быта.

Благо — спит он, как убитый.

Жрец твой — сон — царит  вокруг.

Пусть у  ног твоих  однажды

Стих мой голову положит.

Дай словам спастись от жажды.

Не бросай меня, молю.

Плод фантазии отважной!

Для тебя одной, быть может,

Вел я по дороге каждой

Песнь бездомную мою.

Без тебя тревога мучат,

Жизнь моя — канат над кручей,

Всех созвучий лес дремучий,

Путь Язона за руном.

В отчий край вели исканья,

Здесь в меня швыряют камни.

Чем богат я? Ты дана мне,

Боль и мрак, забытый сном.

Но виденье прочь умчалось,

Тень безлюдья распласталась,

Вновь бездомность и усталость,

Вновь мой спутник — тишина...

Ну куда мне в эту пору?

Где опять приткнусь к забору?

Где та кровля, под которой

Мне ловить касаток она?

Каин, Каин, ты изгнанник,

Осужденный, вечный странник,

Обошедший мир в скитаньях,

Ты куда меня ведешь?..

Каин, Каин, быть нам вместе.

Упадем лавиной мести

На предавших нас бесчестью

Злобных бестий и святош!

Каин, зубы нам о камень

Наточить  бы, чтоб клыками

Установленный веками

Грызть   неравенства   закон!..

Ни ответа, ни привета...

Пустота зевает где-то...

Каин — первый странник света —

Канул в океан времен...

По ущельям улиц снова

Я брожу, ищу укрытья,

Чтоб глаза смежить, как дома,

Чтобы ветра стих задор,

Чтоб затылок мог свинцовый

Хоть на камни приклонить я,

Чтоб залить потоком дремы

Буйной головы костер.

Запер двери ад наживы,

Ставни спят, заборов колья.

И фонарь мигнуть не хочет:

«Заходи, приятель, в дом...»

Усмехнется город криво:

«Прочь, исчадье алкоголя!

Над тобой гробница ночи —

Твой приют,  забытый сном!..»

1931

Перевод А. Ревча

ЗЕМЛЯ ХАНААНСКАЯ^[4]

(Из поэмы)

Ночь вычеркнула звезды.

Глух и одинок

Шакала терпкий вой под ливнем черно-бурым.

В каскады грузных туч, как восковой челнок,

Ныряет месяц, обгоняя бурю.

Вгрызаясь в хрупкий сон, встревоженная мышь

Снует по шалашу комочком неприметным.

В прогнившем фонаре шуршит луча камыш,

И ве-е-етер прогудной пронзен октавой медной.

Ты возвратилась вновь, осенняя пора!

Да здравствуют твои торжественные тучи,

Дарящие сердцам прохладные ветра

И влажную тоску твоих дождей летучих.

Удушливость песков напала на меня.

(О, дымная земля, гаси свои горнила!)

Я. очень рад тебе, рад, как рожденью дня.

Я жизнь свою волок из адского огня,

Как сука, что щенка в пожаре сохранила.

Когда я тень твою почую над тюрьмой,

Когда в мое окно дождя ударят руки,

Тебе навстречу рвусь, готов нести с тобой

Грома, как топоры, и радуги, как луки.

В лесах твоих дождей, как в древние поры,

Стволы дождя летят, как звонкие поленья.

Затачивай свои стальные топоры!

Да сгинут навсегда все стройные миры,

Да здравствует вовек природы исступленье!

Мне тесно быть в себе, а родина мала:

Восстали на мои студеные истоки

Всей Библии жара, всей Библии хула,

А на мои грехи — все древние пророки

Но, бунтовщик, о ней не позабыть тебе,

Она стоит, как тень, она велит упрямо,

Презрев твои уста, зовущие к борьбе,

И с губ твоих сорвав хваленье Валаама^[5].

Коли ее ножом, стрелой сули ей смерть —

Недвижна и крепка, как адская обитель,

Обетованный край и проклятая твердь,

И в ненависти я не враг твой, а строитель!

Текут и дым и кровь! Избранница пустынь!

Иду — твой новый сын — из северных селений

Спеть песнь о красных снах, — иду, твой новый сын,

Нездешним, не твоим помазанный елеем.

Пусть ты еще глуха (внемли мне, о, внемли!),

Пусть голос мой тебе покуда ненавистен.

Свободу я пою народа и земли

И отвергаю мерзость низких истин!

*  *  *

Здесь тропы кличут мне: ступай!

Целуют топи лихорадкой.

И здесь обнажены сердца,

Как будто сабли перед схваткой.

И ты батрачишь от зари.

Печаль за радостью плетется.

Меж двух племен несу судьбу

Походкою канатоходца.

Не ты здесь провела черту

С девизом «разделяй и властвуй», —

Ты хочешь затянуть петлю

На горле нечисти клыкастой.

Затянется петля!

В тот миг

Свой приговор свершит над нами!

Измученная, плачешь ты

Над убиенными сынами.

Охрипла каждая тропа!

— Что натворила ты, Аврора!

И зависть братьев тяжела,

Черна геенна их раздора.

*  *  *

Из глины слеплена упрямая земля.

Твою я осень встретил на пороге.

И одиночество клонилось у дороги,

Где ветер дул, болтая и пыля.

Ты хороша и в дни дождей горючих,

Где блещет молнии