Жиль Куртманш
Воскресный день у бассейна в Кигали

Моим руандийским друзьям, унесенным бурей:

Эмерите, Андре, Сиприену, Рафаэлю, Ландуалу, Элен, Memogy.

Некоторым безвестным героям, которые живы до сих пор:

Луизе, Мари, Страттону, Виктору.

И, наконец, Жантий, подававшей мне яичницу и пиво, - не знаю, жива ли она.

Я хотел говорить от вашего имени.

Надеюсь, что не предал вас.

Предисловие

Эта книга прежде всего роман. Но вместе с тем это еще и хроника, и репортаж. Все персонажи-реальные люди, и почти всем я сохранил настоящие имена. Их поступки, слова, истории жизни придуманы писателем на основании того опыта, который он вынес из общения с этими людьми как журналист. Я взял на себя такую смелость, чтобы точнее отразить их человеческие качества, памятуя о том, что эти мужчины и женщины были преданы смерти. Что же касается тех, кто руководил геноцидом и несет за него ответственность, в книге они такие, какими были на самом деле, Некоторые читатели сочтут, что у меня слишком разыгралось воображение при описании сцен насилия и жестокости. И сильно ошибутся. Чтобы убедиться в этом, достаточно прочесть семьсот страниц свидетельств, собранных организацией African Rights^[1] и опубликованных на английском языке под заголовком «Rwanda: Death, Despair and Defiance» (African Rights, Лондон, 1995 год).

Ж. К.

- 1 -

В центре Кигали есть бассейн, окруженный парой десятков пластмассовых столиков и шезлонгов. Над этим голубым пятном большой буквой «Г» возвышается отель «Тысяча холмов», заселенный самым разным народом: зарубежными специалистами, международными экспертами, руандийскими буржуа, изворотливыми или неудачливыми иностранцами и проститутками. Бассейн и отель погружены в похотливую суету города, который подсчитывает, выносит решения, ворует, убивает и живет при этом припеваючи. Французский культурный центр, представительство ЮНИСЕФ, Центробанк, Министерство информации, посольства, администрация президента (ее легко узнать по танкам на подступах), сувенирные лавки, куда обычно заходят накануне отъезда, чтобы избавиться от остатков валюты, купленной на черном рынке, радиостанция, представительство Всемирного банка, резиденция архиепископа. Окружают этот искусственный раек неизменные символы деколонизации: площадь Конституции, проспект Развития, бульвар Республики, проспект Правосудия и уродливый современный собор. Дальше, уже почти в низине, - церковь Святого семейства, массивное здание из красного кирпича, по воскресеньям извергающее поток празднично одетой бедноты в улочки, дома на которых слеплены прямо из глины, на которой стоят. На почтенном расстоянии от бассейна, дабы уберечь важных персон от заразы, - тысячи красных домишек, орущие и смеющиеся дети, люди, умирающие в агонии от СПИДа и малярии, тысячи домишек, в которых ничего не знают о том бассейне, где решают, как им жить и, более того, как и когда умереть.

В саду отеля каркают вороны, огромные, как орлы, и многочисленные, как воробьи. Они кружат в воздухе, ожидая, как и люди, наблюдающие за ними, когда подадут аперитив, и, как только приносят пиво, вороны начинают рассаживаться на высоких эвкалиптах, окружающих бассейн. Вслед за ними прилетают сарычи и занимают самые верхние ветви. Бойся, глупое воронье, не соблюдающее иерархию. Здесь даже птицы подражают людям.

В то время как сарычи располагаются вокруг бассейна, французские десантники, развалившись в пластмассовых шезлонгах, строят из себя Рембо. Они жадно ловят запахи женщин, резвящихся в воняющей хлоркой воде. Свежесть не имеет значения. Есть что-то от грифов в этих воинах с гладко выбритыми черепами, когда они рассаживаются у бортика бассейна, напоминающего мясную лавку, где выставлены как самые аппетитные куски с прослойками, так и дряблая плоть женщин, чье единственное развлечение - плескаться в бассейне. В это воскресенье, как, впрочем, и всегда, около пяти часов несколько пухленьких и несколько костлявых особ начинают возмущать водную гладь в бассейне, не подозревая, что десантники не брезгуют ни целлюлитом, ни кожей, лишь по привычке держащейся на костях. Знай дамы, какая опасность им грозит, они бы утонули от преждевременного экстаза или ушли бы в монастырь.

В этот спокойный воскресный день бывший министр юстиции интенсивно разминается на вышке. Судя по всему, даже не догадываясь, что его широкие махи руками лишь смешат двух проституток, он не торопится нырять, ожидая, что они проявят к нему интерес. Он не хочет платить, поэтому хочет понравиться. Дрыгая руками и ногами, он неуклюже плюхается в воду. Девушки хохочут. Десантники тоже.

Вокруг бассейна квебекцы и бельгийцы соревнуются в шумности веселья. Они и не друзья, и не коллеги, хотя стремятся к одной цели: РАЗВИТИЕ, магическое слово, облачающее в благородные одежды и самые лучшие, и совершенно бесполезные намерения. Они соперничают между собой, убеждая местных, что их форма развития лучше, чем у оппонентов. Они схожи только в одном - они устраивают невообразимый гвалт. Хорошо бы придумать определение этим белым, которые разговаривают, смеются и пьют лишь для того, чтобы бассейн осознал их важность, нет, даже не так, просто заметил сам факт их существования. Выберем слово «шумность», потому что здесь на самом деле шумно, а еще шум обладает некой непрерывностью, постоянством, напоминая бесконечное карканье. Все они живут в этой тихой, скромной, зачастую лживой стране и постоянно шумят, как крикливые, шумные животные. А еще у них вечная течка. Они шумят как дышат, тишина для них смерть, а задницы руандиек - неосвоенная целина. Они - шумные исследователи задниц третьего мира. Лишь немцы, высаживаясь в отеле значительными силами, словно батальон въедливых бухгалтеров, могут соперничать в шумности с бельгийцами и квебекцами. В этом отеле французские шишки не останавливаются. Они запираются в «Меридиане» с высокопоставленными руандийцами и чистыми шлюхами, которые потягивают виски. Здесь же редко встретишь чистую шлюху. Местные потаскухи пьют пепси, ожидая, пока их выберут, предложат местного пива, а потом, может быть, даже виски или водки. Но, будучи реалистками, они довольствуются просто пепси и хотя бы одним клиентом.

Валькур, тоже уроженец Квебека, правда, он об этом почти забыл, записывает свои наблюдения, что-то бормоча, частенько яростно, порой ласково, но всегда демонстративно. Чтобы знали или по меньшей мере вообразили, что он пишет о них, чтобы спросили, что он сочиняет, и поинтересовались его книгой, которую он пишет с тех пор, как отошел от Проекта. Порой он просто делает вид, что пишет, чтобы показать, что он не пустое