права. Это Яобай — молча подойдя к группе женщин, он грубо выхватывает из нее невысокую плотную блондинку лет двадцати пяти — по кольцу Ямы прокатывается плотоядный гул. Торчки многих родов не отказались бы от такой здоровой, крепкой подруги, а редкая масть делала ее еще более соблазнительной. Но слово сказано — Яобай толкает девку в руки разулыбавшемуся во весь рот Нзыге.

— Держи! Помни род свой!

— Помни род свой!.. — согласно выдыхает Яма. На острые плечи Нзыги ложится обязанность как можно быстрее сделать ребенка.

— ...Я беру женщину! — визгливо выкрикивает следующий претендент, выскакивая к источающему жар костру. Но тут уже стоит соперник — набычившись, они некоторое время смотрят друг на друга. Потом выкликнувший делает попытку схватить одну из пленниц — и получает звонкий удар ногой по бедру. Через секунду по дну Ямы катается визжащий клубок из двух тел. Круг блестящих глаз сопровождает каждое движение дерущихся — один из них уже поднимается, отряхиваясь, другой отползает, тонко скуля — Яма взрывается долгим гулким ревом: "А-ар-рг!.."

Победивший (тот, что ждал выкликнувшего) уже тащит упирающуюся черноволосую девушку к двум своим упитанным торчкам — сдавленно взвизгнув, она пропадает меж ними...

"Помни род свой!" — грозным рыком висит над Ямой...

Антон, как приговоренный, наблюдает всю эту процедуру. Уже некоторое время он словно бы в трансе — вопли, шум драк, запах пота и вонь шкур... Близится закат — вновь разложенный костер выхватывает из сгустившейся тени хищно устремленные лица воев. Для них это очередной бой, очередная боль — утверждение того, для чего они и жили, отказавшись от своего природного назначения. Для этого существовали другие — те, кто еще не дорос. Или не смог...

...Предвкушающие торчки повизгивали и толкались у края Ямы в ожидании подачки — и взрывались руганью, если их старший не перехватывал для них очередной жирный кусок...

...Визг стих. Антон продолжал отупело смотреть на угли костра... В ушах звенело, во рту отдавало металлическим привкусом крови; перед глазами плавали цветные пятна... Тихо. Только какое-то приглушенное бормотание теней внизу. Вроде, все...

Он глубоко вздохнул, расцепив зубы, еще раз глянул вниз...

"Это не женщина, ха! Какой глупый хед взял ее — не сделаешь приплод, как ни трудись..."

— Отдайте ее!.. Отдайте нам, на ночную потеху!!!

Антон вздрогнул от пронзительного выкрика, еще раз вгляделся — из-за костра вытолкнули какую-то замурзанную замухрышку. Сначала он не понял — недоразвитая, что ль... Потом до него дошло. Девчонка лет двенадцати... Может, и меньше — огонь на миг осветил бледное напуганное лицо...

— ...Отдай ее нам — зачем лишний рот... Отдай, отдай! — хищно завыли, завозились торчки, вытягивая шеи — ночная забава, знамо дело, поинтереснее обязательных штудий в халявнике... Ненужная баба — делай, что хочешь! Закон... Местные могут рожать лет с двадцати — зачем ждать, пока вырастет?

"Помни род свой!.."

Девчонка тревожно оглядывала беснующихся наверху, не понимала. Антон разглядел ее волосы — светлые... Размазанная грязь на щеках... То, что с ней сделают этой ночью, представилось ему отчетливо, во всех подробностях, словно на видео... Горло стиснуло — давясь, он пытался преодолеть этот креп. Наконец, сипло, как петух, прокукарекал что-то... Никто не обратил внимания. Тогда, протиснувшись к краю, он крикнул — громко и зло:

— Я... беру! Я забираю эту женщину!

* * *

"Кто это еще..." "Кому хрец не дорог — эй, покажись!" "Ха-ха, Бледняк! Он-то уж точно..." Слова сливались, переходя в общий гул — сначала недоуменный, он нарастал, становился угрожающим: "У-ру-ру... ру-у..." Негнущиеся напряженные ноги уже не чувствуют привычной боли — гул накатывается, накрывает тяжелой волной, снова спадает — глотай воздух... пока.

— Я скажу.

Спокойный голос прорезал невнятицу.

"Яобай... Конечно".

Антон с трудом поворотил намертво уведенную в плечи голову. Да, Яобай — стоит, подбоченясь, недалеко от костра. Нзыги рядом, конечно, нет — уже поспешил...

"Он твой!.. Эта живность твоего улага — говори, чего он... Как скажешь, так с ним и будет!"

Одобрительное поддакивание и шипение. Антон глядит на небольшую, крепко сбитую, багровую в свете углей фигуру — свою судьбу. Яобай — настоящий вой, все знают...

— Я скажу... Пусть пробует.

Мертвая тишина.

— Но он не вой!!! — чей-то, похоже, ожидаемый вопрос.

— Я говорю — пусть Бледняк пробует... Захотел стать воем — пусть.

Пауза... и всеобщий визг! Антон зажимает рукой уши — его шатнуло. Сильный толчок из темноты — он рефлекторно разворачивается и получает беспощадный удар в пах... Провал черноты — в следующий миг цепкие руки рвут его на куски, кубарем стаскивая вниз... Жар опалил лицо — сквозь дрожание перед глазами Антон различает багровые точки углей.

— Ты хотел ее? — взлаивающий голос над ухом.

Перевернувшись, Антон бессмысленно смотрит в оскаленную харю чудовища. А, это ритуальная маска... Страха еще нет — он выбит из тела. Осталось только чувство сиюминутной вечности — сейчас, в данную секунду, он вечен.

"Да, я хотел..."

— Да... я хотел ее... — разбитые губы кажутся чужими.

Ну что он сделал такого, за что его так увечат! Жалобно-плаксивая мыслишка — оставьте меня в покое... Жуткий оскал маски молчаливо хохочет — вокруг колышется плотная масса сизых тел, тупо выборматывая что-то вроде: "Хурбыры-ы... х-хы-ы..."

"Встань... Давай, поднимайся..."

Яобай чему-то смеется, подвизгивая в конце каждого слова. Жесткая ладонь встряхивает плечо — Антон с трудом поднимается. Постоял, шатаясь, наново привыкая к земле под ногами. Вдохнул и, поперхнувшись, отхаркнул прямо в костер. Всем весело...

— Ты хочешь стать воем? — пронзительный голос сзади пугает — Антон дергается всем телом. Всеобщий визг усиливается.

— Да... — не слышит. — Да!!!

— Ха-а!.. Тогда ты пройдешь испытание. Сейчас пройдешь, поня-ал? — голос дурашливо выводит слова.

Антону наплевать. Испытание? Плевать. Что там — отрежут кусок мяса, и все... Если повезет, потом восстановят. Медици-ына... Мысль так же дурашливо скачет вслед за чужим неестественно писклявым голосом.

Короткий приказ:

— Вяжи.

...Костер остывает багровой проплешиной. Кривляние вокруг сменилось относительным спокойствием — Антон пока что тоже особо не волнуется. Саднит ноги — но это привычно. Руки стянуты вокруг столба заскорузлым кожаным ремешком — он почти слышал, как трутся друг о друга головки костей... Но за это время он научился переносить боль. Не переносить... Смиряться с ней, как с неизбежностью. Когда бьют ремешком, палкой, кулаками, ногами, чем попало... Режут ноги костяными, острыми как бритва, скребками... Всаживают шипы... Жгут углями, ставя