Вокруг костра корчатся сизые фигурки, похожие на абстрактных компьютерных человечков — две руки, две ноги, голова. Визжат... Как они визжат! Почему он здесь? Зачем... Уши закладывает от визга — звук сверлом входит в мозг, вращается там, раскаляясь, скребет — дальше никак, никак! никак!!!
Негатив костра тускнеет... Ночь.
"Это кто?" "Где?" "Там, на столбе". "А-а..." Пауза. Шаги. Дыхание — близко. "Не похож". "Чего?" "Ничего... Отвязывай". Антон чувствует на щеках влагу. Соленая... "Живой. Ишь ты, плачет... Давай, бери". Он плачет. Почему? Слова... Речь... Нормальная человеческая речь, а не зудящий язык "людей".
Становище обложено со всех сторон. Вездеходы и грузовики стоят плотно, колесо к колесу; меж ними настороженно посверкивает сталь карабинов и парализаторов. Машин около сотни. Время от времени подъезжают новые, с них спрыгивают загорелые бородатые люди в рабочих комбинезонах и не спеша занимают места в оцеплении. В селении тихо. Перед машинами валяется с десяток дохлых гурмов, над ними уже с гудением трудятся мухи. Между улагов не видать ни души. Становище затаилось, словно загнанный зверь... Антон задумчиво наблюдает за всем этим сквозь запыленное стекло кабины грузовика. Он полулежит в кресле водителя, заботливо укутанный одеялом и наспех облепленный со всех сторон регенератом. После лошадиной дозы обезболивающего голова кружится, и он никак не может понять, пыль это на стекле или туман перед глазами. Похоже на сон... Он ждет. ...Солнце уже клонится к закату, когда слышится долгожданный свист турбин — прямо над становищем разворачивается вертолет местного корпуса стражи. Антон, щурясь, смотрит на поднятую при посадке тучу пыли. К вертолету, держась за широкополые шляпы, уже приближается группа фермеров — по-видимому, главы общин. Из пыли появляются серо-зеленые фигурки военных. Две группы встречаются — Антон видит их неслышный диалог. Наконец, несколько фермеров показывают на его грузовик, и вся разношерстная команда направляется к нему. Надо приготовиться... Кряхтя, Антон садится, выпрямляет спину — в ней что-то хрустит, и он сдавленно ругается, спешно вытирая выступившие слезы. Группа военных уже совсем близко — впереди шагает немолодой крупный мужчина с медно-загорелым лицом и серебристым ежиком волос. Антон смутно припоминает это лицо — начальник планетарных Сил Безопасности в чине бригадного генерала. Происходящее еще кажется нереальным — люди, с которыми можно разговаривать, комфорт, нормальная еда... Дверь с лязгом распахивается, и генерал с неуклюжей грацией плюхается рядом с Антоном, заставив того сморщиться от боли — сотрясение передалось отбитым внутренностям. — Простите... Антон Дрозд? — Да... И, видя недоверие в глазах, добавляет: — Вот мой идентификационный код... Генерал, мельком взглянув на карточку, долго изучает оригинал, сидящий напротив. — Знаю, что непохож... — с кривой усмешкой отвечает Антон на невысказанное недоумение. — Карточка подлинная? — интересуется генерал. — Копия, конечно... Вы... Каков теперь мой статус? Генерал на секунду задумывается, вопросительно глядя на застывшую у кабины свиту, затем, видимо, приняв решение, отвечает твердо: — Прежний. Лицо его непроницаемо. На лицах свиты и фермеров, обступивших кабину, явственно читается недоумение. Оно постепенно сменяется ожиданием. Он официальный представитель правительства Земли, определяет политику в отношении с коренным населением планеты. И он не имеет права поддаваться сиюминутным эмоциям, принимая решение. Антон долго смотрит куда-то вдаль, потом переводит взгляд на селение, угрюмо молчащее в ожидании. Люди тоже ждут — военные, как положено, в почтительной неподвижности; фермеры переминаются, время от времени поглядывая на своих и делая им знаки руками; некоторые курят. Не поддаваться эмоциям... Он может это — его учили. Он может отвлечься от подробностей "ночной забавы" — в конце концов, это всего лишь частный случай, такой же, как его отбитые внутренности. Вопрос в том, уживутся ли люди с аборигенами на этой земле хотя бы через сто лет... Антон смотрел на селение. Во-он там его улаг... Минуты текли — никто не осмеливался потревожить вдруг замолкшего посла. Он вспоминал... День за днем, час за часом — всю свою жизнь здесь. Он перебирал тех, кого знал — Яобай, Нзыга... Ым. Звага... Вся его здешняя семья. Соседи... Любимые темы разговоров, словечки, обмолвки... Обычаи, обряды... ...Надежды и желания... Святыни... Ему нельзя ошибаться сейчас. Конечно, можно отложить решение до лучших времен — сейчас он слаб, туго соображает... Но разве эти три месяца не были лучшей подготовкой к его решению? И он готов. Цивилизация воев? Пожалуйста: Нзыга, играющий в компьютерные игры, Яобай в роли фермера. Ым — счастливая мать... Разве может, в конце концов, существовать культура, в которой нет ничего? Может существовать тупик развития, могут на столетия и тысячелетия забываться мораль... Если она есть. У воев — есть. Вполне определенная, устоявшаяся, по своему целесообразная, в чем-то совершенная даже... Антон зажмурился: Звага идет в школу с обычными детьми... Подруги флиртуют с загорелыми фермерами... Открыв глаза, наново увидел селение — неказистые хибары из шкур и шестов, пустынные загоны для скота, клетушки икемаев... Все тонуло в сизом сумраке. Уже вечер... Он поморгал, отвернув взгляд, посмотрел вдаль... Что он видел там? Заходящее солнце полыхало в зрачках тревожным отсветом, словно зарево будущих пожаров. Что он скажет на это... Одно — на всех языках мира лишь одно. То, единственное, что позаимствовал в этой культуре, став полноправным воем. И, облизав пересохшие губы, он произнес тихо, с трудом подбирая слова: — Убейте... их. И добавил — громче: — Убейте их... всех.
* * *
"Это кто?" "Где?" "Там, на столбе". "А-а..." Пауза. Шаги. Дыхание — близко. "Не похож". "Чего?" "Ничего... Отвязывай". Антон чувствует на щеках влагу. Соленая... "Живой. Ишь ты, плачет... Давай, бери". Он плачет. Почему? Слова... Речь... Нормальная человеческая речь, а не зудящий язык "людей".
* * *
Становище обложено со всех сторон. Вездеходы и грузовики стоят плотно, колесо к колесу; меж ними настороженно посверкивает сталь карабинов и парализаторов. Машин около сотни. Время от времени подъезжают новые, с них спрыгивают загорелые бородатые люди в рабочих комбинезонах и не спеша занимают места в оцеплении. В селении тихо. Перед машинами валяется с десяток дохлых гурмов, над ними уже с гудением трудятся мухи. Между улагов не видать ни души. Становище затаилось, словно загнанный зверь... Антон задумчиво наблюдает за всем этим сквозь запыленное стекло кабины грузовика. Он полулежит в кресле водителя, заботливо укутанный одеялом и наспех облепленный со всех сторон регенератом. После лошадиной дозы обезболивающего голова кружится, и он никак не может понять, пыль это на стекле или туман перед глазами. Похоже на сон... Он ждет. ...Солнце уже клонится к закату, когда слышится долгожданный свист турбин — прямо над становищем разворачивается вертолет местного корпуса стражи. Антон, щурясь, смотрит на поднятую при посадке тучу пыли. К вертолету, держась за широкополые шляпы, уже приближается группа фермеров — по-видимому, главы общин. Из пыли появляются серо-зеленые фигурки военных. Две группы встречаются — Антон видит их неслышный диалог. Наконец, несколько фермеров показывают на его грузовик, и вся разношерстная команда направляется к нему. Надо приготовиться... Кряхтя, Антон садится, выпрямляет спину — в ней что-то хрустит, и он сдавленно ругается, спешно вытирая выступившие слезы. Группа военных уже совсем близко — впереди шагает немолодой крупный мужчина с медно-загорелым лицом и серебристым ежиком волос. Антон смутно припоминает это лицо — начальник планетарных Сил Безопасности в чине бригадного генерала. Происходящее еще кажется нереальным — люди, с которыми можно разговаривать, комфорт, нормальная еда... Дверь с лязгом распахивается, и генерал с неуклюжей грацией плюхается рядом с Антоном, заставив того сморщиться от боли — сотрясение передалось отбитым внутренностям. — Простите... Антон Дрозд? — Да... И, видя недоверие в глазах, добавляет: — Вот мой идентификационный код... Генерал, мельком взглянув на карточку, долго изучает оригинал, сидящий напротив. — Знаю, что непохож... — с кривой усмешкой отвечает Антон на невысказанное недоумение. — Карточка подлинная? — интересуется генерал. — Копия, конечно... Вы... Каков теперь мой статус? Генерал на секунду задумывается, вопросительно глядя на застывшую у кабины свиту, затем, видимо, приняв решение, отвечает твердо: — Прежний. Лицо его непроницаемо. На лицах свиты и фермеров, обступивших кабину, явственно читается недоумение. Оно постепенно сменяется ожиданием. Он официальный представитель правительства Земли, определяет политику в отношении с коренным населением планеты. И он не имеет права поддаваться сиюминутным эмоциям, принимая решение. Антон долго смотрит куда-то вдаль, потом переводит взгляд на селение, угрюмо молчащее в ожидании. Люди тоже ждут — военные, как положено, в почтительной неподвижности; фермеры переминаются, время от времени поглядывая на своих и делая им знаки руками; некоторые курят. Не поддаваться эмоциям... Он может это — его учили. Он может отвлечься от подробностей "ночной забавы" — в конце концов, это всего лишь частный случай, такой же, как его отбитые внутренности. Вопрос в том, уживутся ли люди с аборигенами на этой земле хотя бы через сто лет... Антон смотрел на селение. Во-он там его улаг... Минуты текли — никто не осмеливался потревожить вдруг замолкшего посла. Он вспоминал... День за днем, час за часом — всю свою жизнь здесь. Он перебирал тех, кого знал — Яобай, Нзыга... Ым. Звага... Вся его здешняя семья. Соседи... Любимые темы разговоров, словечки, обмолвки... Обычаи, обряды... ...Надежды и желания... Святыни... Ему нельзя ошибаться сейчас. Конечно, можно отложить решение до лучших времен — сейчас он слаб, туго соображает... Но разве эти три месяца не были лучшей подготовкой к его решению? И он готов. Цивилизация воев? Пожалуйста: Нзыга, играющий в компьютерные игры, Яобай в роли фермера. Ым — счастливая мать... Разве может, в конце концов, существовать культура, в которой нет ничего? Может существовать тупик развития, могут на столетия и тысячелетия забываться мораль... Если она есть. У воев — есть. Вполне определенная, устоявшаяся, по своему целесообразная, в чем-то совершенная даже... Антон зажмурился: Звага идет в школу с обычными детьми... Подруги флиртуют с загорелыми фермерами... Открыв глаза, наново увидел селение — неказистые хибары из шкур и шестов, пустынные загоны для скота, клетушки икемаев... Все тонуло в сизом сумраке. Уже вечер... Он поморгал, отвернув взгляд, посмотрел вдаль... Что он видел там? Заходящее солнце полыхало в зрачках тревожным отсветом, словно зарево будущих пожаров. Что он скажет на это... Одно — на всех языках мира лишь одно. То, единственное, что позаимствовал в этой культуре, став полноправным воем. И, облизав пересохшие губы, он произнес тихо, с трудом подбирая слова: — Убейте... их. И добавил — громче: — Убейте их... всех.