Зашибал, он думал, голубяток —
Настегал ведь он своих ребяток.
А и тут мужик-то сокрушился:
— Скоморохи эти не простые,
Тяжко я пред ними провинился.
Вот идут скоморохи по дороге,
А навстречу им торговец едет,
Воз везёт с кувшинами, с горшками.
Говорят ему Кузьма с Демьяном:
— С барышом тебе посудой торговати! —
А и тут торговец заругался:
— Скоморохи, вы бездомные собаки,
А и тот дурак, кто любит ваши враки.—
Говорят ему Кузьма с Демьяном:
— Коль добра-то нам не мог ты сдумать,
Так и лиха ты бы нам не лаял.—
Заиграл Вавило во гудочек,
А во звончатый во переладец:
Налетели куропти с рябами,
Налетели утки с косачами.
На посуду стали тут садиться.
Начал их торговец палкой бити,
Битой птицы накидал возище
И на торг приехал в городище.
Тут над птицей диво сотворилось:
Оживали куропти с рябами,
Оживали утки с косачами,
Над базаром начали кружиться,
А базарный люд стоит дивится.
А торговец тяжко сокрушился:
— Скоморохи были не простые,
Тяжко я пред ними провинился.
Вот идут скоморохи по дороге, На реке девица холст полощет. Говорят же ей Кузьма с Демьяном: — Набело тебе холсты-то полоскати! — Отвечает добрая девица: — Вам спасибо, люди-скоморохи. Вы куда идёте по дороге? — Мы идём в безрадостное царство, Переигрывать царя-собаку. Мы идём в то царство песнь живую пети.— И девица встала, поклонилась: — Вам желаю песнь живую сотворити, Песней той всю землю обновити.— Заиграл Вавило во гудочек, А во звончатый во переладец. А у той у доброй у девицы Портна[9] были деревенские, холщовы, А и стали атласны и шелковы.
И приходит час, приходит время, И Кузьма с Демьяном и Вавило Подошли к безрадостному царству. Их учуял грозный царь-собака, В свой гудок престрашно стал играти. От того от страшного игранья, А и где там были нивы и дороги, Протянулись тины и болота. Заиграл Вавило во гудочек, А во звончатый во переладец: Накатилась туча огневая, С молоньями туча и с громами. И горит, горит безрадостное царство. И сгорело с края и до края. Заиграл Вавило во гудочек, А во звончатый во переладец: В небесах весенни зори заиграли, Живоносные дожди на землю пали, И несеяны хлеба заколосились, Города и сёла взвеселились. И Кузьму с Демьяном люди похваляют, И Вавилу славят, величают, Той землёю править наряжают.
Мимо нас стороной проходит встречное судно. Шкипер Анкудинов берёт корабельный рог-рупор и звонко кричит:
— Путём-дорогой здравствуйте, государи!
Шкипер встречного судна спрашивает:
— Далече ли путь держите, государи?
Анкудинов отвечает:
— От Архангельского города к датским берегам.
И встречное судёнышко потеряется в морских далях, как чайка, блеснув парусами.
И опять только ветер свистит в парусах да звучит размеренный напев былины:
Конечно, устное сказыванье пышным цветом цвело и в домашней обстановке.
Вот идут скоморохи по дороге, На реке девица холст полощет. Говорят же ей Кузьма с Демьяном: — Набело тебе холсты-то полоскати! — Отвечает добрая девица: — Вам спасибо, люди-скоморохи. Вы куда идёте по дороге? — Мы идём в безрадостное царство, Переигрывать царя-собаку. Мы идём в то царство песнь живую пети.— И девица встала, поклонилась: — Вам желаю песнь живую сотворити, Песней той всю землю обновити.— Заиграл Вавило во гудочек, А во звончатый во переладец. А у той у доброй у девицы Портна[9] были деревенские, холщовы, А и стали атласны и шелковы.
И приходит час, приходит время, И Кузьма с Демьяном и Вавило Подошли к безрадостному царству. Их учуял грозный царь-собака, В свой гудок престрашно стал играти. От того от страшного игранья, А и где там были нивы и дороги, Протянулись тины и болота. Заиграл Вавило во гудочек, А во звончатый во переладец: Накатилась туча огневая, С молоньями туча и с громами. И горит, горит безрадостное царство. И сгорело с края и до края. Заиграл Вавило во гудочек, А во звончатый во переладец: В небесах весенни зори заиграли, Живоносные дожди на землю пали, И несеяны хлеба заколосились, Города и сёла взвеселились. И Кузьму с Демьяном люди похваляют, И Вавилу славят, величают, Той землёю править наряжают.
Дед Пафнутий Анкудинов
Первый рассказ этой книжки посвящён Марье Дмитриевне Кривополеновой потому, что слава о ней прошла по всей России и пожилые люди с восхищением вспоминают эту сказочную старуху. Но были на Севере талантливые рассказчики — мастера слова, которые никогда не выступали в театрах и клубах. Умение говорить красноречиво, дары речи своей эти люди щедро рассыпали перед своими учениками и перед взрослыми при стройке корабля и в морских походах. Таков был Пафнутий Осипович Анкудинов, друг и помощник моего отца. Хвалил ли, бранил ли Анкудинов своих подручных, проходящие люди всегда остановятся и слушают серьёзно. Помню упрёки, с которыми Анкудинов обращался к одному сонливому пареньку: — Лёжа добра не добыть, лиха не избыть, сладкого куса не есть, красной одёжи не носить. Молодёжь рада бывала, когда шкипером на судно назначался Анкудинов. В свободный час Анкудинов сидит у середовой мачты и шьёт что-нибудь кожаное. На нём вязаная чёрная с белым узором рубаха, голенища у сапог стянуты серебряными пряжками. Седую бороду треплет лёгкий ветерок. Ребята-юнги усядутся вокруг старика. Мерным древним напевом Анкудинов начинает сказывать былину:— Не грозная туча накатилася,
Ударили на Русь злые вороги.
Города и сёла огнём сожгли,
Мужей и жён во полон свели…
— А и ехал Илья путями дальними.
Наехал три дороженьки нехоженых.
На росстани [10] Алатырь — бел горюч камень,
На камени три подписи подписаны:
Прямо ехать — убиту быть,
Вправо поедешь — богату быть,
Влево ехать — женату быть.
Тут Илья призадумался:
— Не поеду я дорогой, где богату быть,
Богатство мне, старому, ненадобно.
Не поеду дорогой, где женату быть,
Жениться мне, старому, не к чему.
А поеду я дорогой, где убиту быть,
Любопытствую увидеть, как меня убивать будут.—
А и едет Илья прямой дорогою.
По дороге накрыла ночка тёмная.
Добрый конь идёт, не спотыкается;
Что по сбруе у коня камни-яхонты,
На дорогу светят, как фонарики.
Подводит дорога к лесу к чёрному.
В том лесу застава зла, разбойничья,
На дубах сидят разбойники, как вороны,
Под корнями караулят, будто ястребы.
Разбойники Илью заприметили,
Со высоких дубов стали прядати[11],
Из-под дубова коренья завыскакивали,
На Илью они стаями насунулись,
Ладят богатыря с коня снести.
От седла Илья отхватывает палицу,
А и весу в этой палице девяносто пуд.
Вздымет, вздымет палицу выше могутных плеч,
Ударит палицей впереди себя,
Отмахнёт, отмахнёт созади себя,
Вправо и влево стал нахаживать,
Разбойницкую силу стал настёгивать.
Что тут визгу, что тут писку, что тут скрежету!..
Валятся разбойники увалами[12],
Увалами ложатся, перевалами.
Не осталося в живых ни единого.
А и эта ночь кромешная скороталася,
Утренние зори зарумянились,
Над зорями облака закудрявились.
Снимал Илья с головушки свой златой шелом,
На все стороны стал Илья отслушивать…
Тишина, тишина безглагольная.
Только слышно, край дороги ручеёк журчит.
На лету птичка утренняя посвистывает,
На болоте сера утица покрякивает…