куба-парикмахерской‚ будто перемигивались они в гнусном сговоре‚ но старик ничего этого не видел: ни светофора‚ ни парикмахерской. Он был вчерашний старик‚ этот старик: рассеется тьма и встанет перед глазами обшарпанный особнячок с уютным парадным‚ с вкривь натыканными оконцами‚ с балкончиком в чугунных кружевах‚ углом с бульвара на Сивцев-Вражек. Рассеется тьма и побежит‚ весело позванивая‚ старенькая "Аннушка"‚ добрая и безотказная лошадка-трамвай. Рассеется тьма и исчезнет безобразное‚ из стекла‚ наваждение. Лишь бы она рассеялась!

Пять букв по вертикали! прокричали издалека треснувшим от вечных команд басом. Желудочно-кишечное заболевание!

Эхо пронеслось по бульварам из конца в конец‚ замирая‚ угасая во мраке‚ и в ответ слабо зашевелились на скамейках‚ уныло и заинтересованно‚ с презрением и по привычке‚ с удовольствием и просто так‚ реакцией на звуковой раздражитель. На каждой скамейке темнело наростом‚ грудой лохмотьев‚ сгущением тьмы; на каждой сидели старик или старуха‚ группами и поодиночке‚ затаившись‚ пережидая сумерки‚ мучаясь и наслаждаясь‚ угасая и ненадолго вспыхивая‚ забывая о прошлом и отгоняя будущее. А может‚ и наоборот. Наоборот‚ и еще раз наоборот. Каждого не минует бульвар. Каждому маячит в отдалении заветная скамейка. А вам‚ шустро бегущим по тротуарам‚ в неведении от предстоящего‚ вам‚ ловким пока и увилистым‚ что бы попробовать: выйди на бульвар‚ опустись на скамейку‚ примеряйся к собственной старости.

Но голоса в ответ‚ тихие‚ шепелявые‚ шелестящие, обессиленными клочьями звуков:

– Дизентерия... Брюшной тиф... Колит... Гастрит... Язва...

– Понос‚ – авторитетно сказали на Тверском. – Понос.

Тишина. Пауза. Всеобщее шевеление губ и загибание пальцев.

– По-нос‚ – повторил‚ как скомандовал‚ треснувший бас. – Подходит. Благодарю за службу.

– Рады! – завопили энтузиасты. – Рады стараться! Рады!

Топот. Шепот. Толкотня. Выравнивание по росту. Пожирание глазами четвертого старика‚ считая себя первым.

– А я‚ – словоохотливо прорезался жирненький говорок‚ масляный колобок‚ сала на пузе пять пальцев‚ – солдат в увольнение не пускал. У город пийдут‚ праникив нажрутся и серют потом возле штабу.

– Заткнись‚ жидовская морда‚ – оборвали с Покровского.

– А за ето... – захлебнулся говорок. – У нашей‚ у многонациональной... От за ето ты у мене билет на стол и положишь. От так и знай!..

Раскроем секрет: вчерашний старик ждал одинокого знаменосца.

Он был постоянно нацелен на ожидание‚ этот старик: вот пройдет стороной одинокий знаменосец‚ старый и наивный до дурости‚ и тогда не зевай‚ пристраивайся‚ иди безоглядно следом‚ чтобы продранный и посекшийся шелк сладостно шуршал над головой‚ чтобы задевал порой по лицу‚ нежно и трепетно.

Вчерашнему простительно.

Раскроем другой секрет: вчерашний старик работал картографом в своей позавчерашней жизни. Картографом по призванию‚ картографом по несчастью‚ уточняя и закрепляя на бумаге меняющиеся пространства‚ города и озера‚ горы и перелески‚ родники с болотами‚ отдельно стоящие деревья‚ камни и грибы. Даже грибы он мог бы пометить на карте: поистине дьявольская профессия‚ ибо закрепленное пространство тут же становится доступным‚ доступное беззащитным‚ беззащитное обреченным. Не случайно существуют на свете только сегодняшние пространства‚ а вчерашние можно спокойно свернуть в трубку и убрать до случая в архив. Сколько их там пылится на полках‚ мертвых вчерашних пространств‚ что отменили пространства позавчерашние? Не меньше‚ чем стариков на бульварах. При надобности можно‚ конечно‚ вынуть из архива старую карту‚ развернуть‚ сравнить и ужаснуться‚ но кто решится на это по собственной воле? Кто дождется команды? Пространства для нас‚ как прошлое: из прошлого мы отбираем то‚ что подтверждает правоту настоящего. Или не отбираем ничего. А он уже составлял новые карты‚ вчерашний старик‚ фиксируя необратимые изменения: вместо поселков города‚ вместо озер солончаки‚ вместо болот пески‚ и каждый перелесок неуклонно превращался в отдельно стоящее дерево‚ река в ручеек‚ ручеек в ничто‚ а уж о грибах и говорить нечего. Где вы увидите на сегодняшней карте хоть один завалящий гриб?..

Прошуршало у ближнего дерева, мышью в сухой листве. Проявилось возле ствола сгустком‚ вздутием‚ сгущением материи. Отделился и обособился неусыпный призрак‚ гражданин-начальник Тихий А.И.‚ следователь по особо нужным делам‚ и закачался на ветерке‚ ожидая неминуемого продолжения.

– Заходите‚ – позвал вчерашний старик. – Кто-нибудь. Угол Староконюшенного‚ вход со двора‚ мимо колодца с яблоней. Колодец старый‚ бревна замшелые‚ вода чистая‚ сладкая. В нее яблоки по осени падают‚ не с того ли?..

Зайдем‚ пообещал Тихий А.И. Отчего не зайти? С понятыми и зайдем.

И растворился в воздухе‚ россыпью раскидав горошины для подслушивания‚ напустив летающие тарелочки для подглядывания. И в неприметном отдалении закрепился навечно гениальный топтун по кличке Волчара‚ специалист по скрытому наблюдению с наступанием на пятки. Старательный и неутомимый Волчара, большой любитель попарить мозоли‚ со стоном-кряхтением‚ на сон грядущий‚ после занятий многотрудных‚ в окружении любящей жены-домоседки и обожаемых деток-отличников.

– Это у меня от бати‚ – сообщил Волчара. – Батя всю жизнь ноги парил. Попробуй‚ потопчись в коридоре‚ позаглядывай в "глазки"‚ пооткрывай кормушки... Упреют в валенках.

И переступил привычно с ноги на ногу: пятки – сплошная мозоль.

Но снова голоса с бульваров‚ голоса затухающей памяти‚ замирающих сердечных биений‚ затрудненных‚ с перебоями‚ дыханий‚ и огоньки сигарет во мраке‚ прихотливо мерцающей россыпью: млечный стариковский путь:

– Снесли его‚ угол Староконюшенного. Всё снесли. Пыль и труха‚ известка с клопами. Яблони вырубили‚ колодец засыпали‚ асфальтом затерли за милую душу.

– Да‚ да‚ – соглашался старик‚ не слушая‚ – за милую душу. Чайку попьем из колодезной водицы‚ на примусе вскипит мигом. Кагора – полрюмочки на стакан: ароматы райские.

Чей-то вздох – дуновение слабое‚ хохоток с шевелением‚ размягчение с умильной слезой: "Примус‚ ха-ха‚ примус...", и голос поперек‚ авторитетно увесистый‚ уверенно непререкаемый:

– Всё пора снести. Всё! Под корень. Под нож. Под бульдозер. Дерево – труха. Кирпич – на века. Я в обозе кирпичную стенку возил: сноса ей не было.

– Зачем? – спросили с интересом. – Стенку зачем?

– А для расстрелов. Чтобы чин по чину. В степи приспичит: где стенку возьмешь? У меня в обозе. От имени и по