- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (22) »
под открытым небом. Дом наш этаким сапожком, и как раз на углу, где «носок», темная фигура качнулась ко мне:
— Мужик, в морду хошь?
— Нет! — сказал я решительно и головой мотнул, и отстранился от него.
— А может все-таки хошь? Ты скажи, я дам.
— Ни малейшего желания, — отвечал я ему.
Каждый раз, выйдя из дома, я попадаю в какую-нибудь передрягу, будь то днем ли, ночью ли… Такой уж город.
— А то давай дам, а? — не отставал он. — Я могу.
И уже шагал рядом, примеряясь.
— Да пошел ты… козззёл! — сказал я ему яростно.
Он отшатнулся, а мне пришлось прибавить шагу. За спиной у меня шлеп-шлеп по лужам. Оглядываться не хотелось — это было бы уже проявлением трусости. Кажется, отстал… оторвался я от него.
Пошлое кулачное действо никак не могло вдохновить меня. Но иногда ведь обстоятельства диктуют свою волю. Хочешь не хочешь, а бываешь вынужден дать ближнему по морде.
Вот если рассудить здраво, что этому типу нужно было? Я его толкнул? Или взглянул неприветливо? Или слово обидное сказал? Ни то, ни другое, ни пятое и ни десятое. Я просто шел мимо, вежливый и культурный человек, еще несущий домашнее тепло и благородный строй мыслей. Но дело тут вот в чем: он выполняет волю славного града нашего по отношению ко мне, гражданину его.
Исполняющий волю города не устремился за мной, отстал. Но это ничего не означает: найдутся другие исполнители. Все здесь враждебно мне, вплоть до природных стихий: ветер сразу усилился, едва я вышел на улицу; и дождик стал обильнее; и лужи сами собой подплескивались мне под ноги, а брызги взлетали как-то так, чтоб непременно замочить мои штаны до колен.
4.
Неприятный скрежет железа по асфальту стал раздражать меня: две милицейские машины с мигалками конвоировали третью, а та третья являла собой жалкое зрелище. «Иномарка, — отметил я не без удовлетворения. — Есть Бог на свете». Владельцы этих иномарок днем и ночью гоняют по улицам на предельной скорости. Уж скольких покалечили, а все неймется. Вот кто-то из них доездился. Не все-то ему других давить, и сам пострадал. Небось, увезла его «скорая помощь», а «тачку» иностранного производства волокли, надо полагать, на милицейский двор, как вещественное доказательство — вещдок. Эти две конвойные машины и между ними покалеченная ехали так медленно, словно на кладбище, и скрип-скрежет был столь жалобен и печален, что все это очень напоминало похоронную процессию, причем жутковатую: никого в кабинах не видно, словно автомашины совершали погребальное дело без участия людей. Может, так оно и было: чего не случается у нас в Новой Корчеве! Я ускорил шаги, чтоб не сверлили уши эти звуки. Когда переходил дорогу, что пересекает сквер возле малого рынка, мимо меня, едва не задев, на бешеной скорости промчался мотоциклист, весь закованный в доспехи — черный металлический шлем, большие квадратные очки, резиновые перчатки до локтей, рыжая, словно выкованная из меди куртка. Мне показалось, что он намеренно вильнул передним колесом, чтобы сбить меня; но сам едва удержался в седле, выскочил на тротуар, едва не врезался в дерево, потом уж удалился по дороге. «Еще один кандидат в мертвецы, — подумал я. — Скоро и его подберут те две милицейские машины».5.
Вообще в нашем городе немало странностей, и есть что-то противоестественное даже в обыкновенных вещах. Вот, скажем, лифт в моем доме… Выйду из своей квартиры и тотчас слышу, как он, будто терпеливо и азартно подстерегавший меня, стронулся с места и зажужжал. Я еще кнопку вызова не нажимал, а уж кабинка идет ко мне, останавливается как раз передо мной, радостно и хищно раздвигает дверцы, словно челюсти. При этом она освещена мертвенным неоновым светом, я не без опаски вступаю в нее, как в пасть дракона — механического дракона, порождения нашего железного века! — и доверяюсь судьбе. Даже в обыкновенном телефонном аппарате словно сами собой живут голоса, путешествуя по проводам подобно блуждающим электрическим токам, которые, как известно, могут и убить. Они цепляются за клеммы автоматики, подстерегают и врываются в твой разговор с кем-нибудь, хамским словом проникают сквозь мембраны тебе в ухо… Бывают и смиренные голоса. Да ведь и они не разумней. Впрочем, однажды у меня состоялся памятный разговор… я, как обычно, звонил по телефону из переговорной кабинки в Москву, и в трубке после странного шороха послышался голос незнакомый, тихий, однако явственный: — Здравствуйте. Слушаю вас, говорите. А кто его просил слушать? Я не просил. Он опять: — Говорите, я слушаю вас. Голос какой-то странный, не женский и не мужской. Все-таки я отчасти не прав, утверждая, будто голоса эти живут сами по себе в телефонных проводах, как жуки в стеблях тростника или тараканы в щелях, — просто некий нетрезвый тип воспользовался техникой, чтоб поразвлечься в своих сирых буднях. Вишь, допился до такого состояния, что и голос стал мертвенно уныл от полного бессилия, словно из могилы. — Меня зовут Анаксимен. Поговорите со мной. Сначала-то я разозлился: он прервал меня в важном разговоре, как бы отрубил моего собеседника. Но ведь так жалобно попросил, что по слабости своей душевной я его пожалел. — О чем же нам толковать, родной вы мой? — сказал я сострадательно. — Вы пьяны, а я трезв. Мы неравны, понимаете? Не отложить ли наше общение до завтра? — Вы не поняли: я Анаксимен, — сообщил он печально. — Меня сейчас унесет вселенским ветром. — Счастливого пути, дорогой Семен! — Анаксимен, — поправил он строго, а потом более смиренно: — Мне одиноко, грустно. Поговорите со мной. Вот я и смягчился, вступил с ним в разговор. — Так вы, действительно, тот самый мудрец из древнего греческого мира? Из славного города Милета, который колонизировал чуть не все наше Черное море? Он что-то сказал в ответ, но до меня донеслись лишь обрывки сказанного им: — …там цветет мандрагора, священное дерево… я был ее корнем до того, как стать человеком. — Мандрагора, — повторил я мечтательно. — А еще в вашем Милете растут олеандры, магнолии, миндальное и гранатовое дерево. Они цветут просто волшебно! Ничуть не уступают по красоте нашим яблоням и вишням. — Вы бывали у меня на родине? — оживился он. — Я был семечком гранатового дерева, — сообщил я ему по секрету. — Меня чуть не съели за пиршественным столом в первом веке до нашей эры. А что? Такое вполне могло случиться. Как раз в то время, когда этот Анаксимен еще был корнем мандрагоры в красноватой милетской почве — те корни бывают удивительно похожи на человеческие фигурки, потому и почитаемы! Почему бы мне не быть- 1
- 2
- 3
- 4
- . . .
- последняя (22) »