дивчина. — Да вы в правлении поищите его.

— Только в старое правление не вздумайте ходить, — предупреждает Горликова паренек, — там никого нет. Вы прямо в новое.

И начинает подробно объяснять, где теперь новое правление.

— У нас все свои, — говорит дивчина. — Чужих никого не было.

Горликов еще раз обводит пучком зеленоватого света столпившихся колхозников. Их лица кажутся ему такими знакомыми и близкими, будто он прожил среди этих людей всю жизнь. Хочется солдату сказать им что-то очень хорошее, но смущается и, сознавая, что подражает ефрейтору Степанову, произносит:

— Можете быть свободны.

Теперь у Горликова почти нет сомнения, чьи это следы, но совсем успокоиться он еще не может.

И опять поиски ведут его в дальние концы: от формы к правлению, от правления к клубу, от клуба к домику колхозного бригадира Солодаря. Три окна домика маслянисто светятся сквозь окутавший землю туман.

— Павло Михайлович здесь, — почему-то вполголоса говорит Горликову вызвавшийся его проводить до Солодаря внук колхозного сторожа. — Новорожденного пошел смотреть. У бригадира хлопчик народился.

Засветив фонарик, солдат проходит во двор и, отыскав в стороне деревцо, привязывает к нему Шаяна.

Дверь Горликову открывает рослый, чернявый бригадир. Отступив в сторону, он с недоумением и любопытством смотрит на вставшего у порога солдата. После уличной темноты свет режет глаза. Какую-нибудь секунду Горликов щурится, но и этой секунды достаточно для солдата, чтобы разглядеть комнату: она просторная, чистая, крашеный пол ее устлан домоткаными половичками, и один из них бежит через полуприкрытую дверь в соседнюю, тоже освещенную комнату.

— У вас председатель колхоза? — обращается Горликов к хозяину.

— У меня, — отвечает бригадир и оборачивается к полуоткрытой двери. — Павло Михайлович, тебя спрашивают.

В переднюю комнату входят присадистый, стриженый ежиком человек, лет пятидесяти, с буграстым лицом, на котором светятся живые, много повидавшие глаза. Горликов хорошо знает председателя Яремчука.

На Яремчуке тесноватый военный китель с орденской колодкой. Китель не только тесен, но и короток председателю. Входит Яремчук переваливающейся походкой, веселый, громкий, держа на руках что-то завернутое в шелковое стеганое одеяльце. Заметив у дверей фигуру солдата в плаще, пропитанном сыростью осенней непогоды, в залепленных грязью сапогах, а главное, увидев солдатское лицо, распаленное, мокрое, усталое, Яремчук остановился, и в глазах его появляется тревожное выражение.

— Ко мне, сынок?

— Так точно, товарищ председатель, — прерывисто произносит солдат. — Разрешите узнать, что вы были сегодня у болота.

Яремчук переглядывается с бригадиром и веселеет.

— Был, как же, — подтверждает он. — Вот вместе с бригадиром ходили глину смотреть. Свой кирпич нужен теперь колхозу, сынок, очень нужен. А там, возле болота, знаменитая глина! С весны будем кирпичный завод ставить.

У Горликова такое ощущение, будто с него сваливается тяжесть. Он облизывает запекшиеся губы и улыбается.

— Так то, значит, ваши следы…

— А что — по следам шел?

— Так точно, — кивает солдат. — Да мне уже лесник говорил, что это вы проходили. Вот и пришел проверить… Вы не обижайтесь, товарищ председатель, хочу на сапоги поглядеть, а вдруг да не ваши те следы?..

— Сделай одолжение! — восклицает Яремчук. — Какая может быть обида.

Он приподнимает обутую в тяжелый болотный сапог ногу. Горликов достает из-за овоего голенища прутик-мерку и, встав на колено, прикладывает прутик в длину и в ширину к подошве болотного сапога.

— Сходится? — спрашивает Яремчук.

— Ваш.

Горликов выпрямляется. Кружится голова, внутри печет и горит.

— Теперь все? — ласково глядит на Горликова председатель.

— Все.

— Верный ты солдат, сынок, — вдруг от сердца произносит Яремчук. — Хороший солдат, Спасибо за службу.

— Служу Советскому Союзу, — как положено солдату, по форме, отвечает Горликов.

— Федя! — раздается из соседней горницы женский голос, — ты уж прими гостя.

— Знаю, Катя, — добродушно сердится на жену бригадир и обращается к Горликову, — хозяйка моя еще не встает, так я за хозяйку. Садитесь, закусите с нами.

Солдат мнется и, спохватившись, трясет головой.

— Нет, нет, спасибо, что вы, мне ж нельзя, я в наряде.

— А может немного?

— И немного нельзя. Ничего нельзя.

— Жаль, что так, — разводит руками бригадир, — Ну, хоть садитесь.

— Сяду, — соглашается солдат, — передохну.

Хозяин пододвигает Горликову табурет, и тот садится.

— Павло Михайлович, — опять слышится голос женщины, — что это мой молчит там у вас на руках? Сохрани бог, не раздавите.

— Не раздавлю, Катя, не бойся, — смеется Яремчук, — лежит и во все глаза смотрит.

— А не спит?

— Нет, не спит. К нашим разговорам прислушивается.

— А мы с Федором, — продолжает женщина, — вчера гадали, кем наш будет, когда вырастет.

— Ну, и что?

— Ни к чему не пришли. А вы как думаете, Павло Михайлович?

— Кто его знает? Сам выберет. Одно только знаю, — счастливым будет. Верно, солдат?

— Постараемся, — застенчиво улыбается Горликов, поглаживая ладонями полы намокшего плаща.

— Только слышь, Катя, — кричит Яремчук, — имя скорее давайте. Хлопцу уже восьмой день, а без имени.

— Так мы уж выбирали, выбирали и все выбрать не можем, — виновато глядит на председателя бригадир. — То не нравится, другое не нравится.

— По хорошему человеку имя надо, — задумывается Яремчук.

— Помогите вы, Павло Михайлович, — просит женщина.

— А что? И помогу! Мало ли у нас хороших людей! А ну, сынок, — обращается председатель к Горликову, — как зовут?

— Алексеем Никанорычем.

— Отчество нам не надо, свое есть, — говорит Яремчук, — а имя возьмем! Слышь, Катя, по пограничнику имя — Алексей!

— Алеша значит? — переспрашивает женщина. — Что ж, я согласна.

И из комнаты доносится ее журчащий, счастливый смех.

От этого негромкого журчащего смеха на душе у Горликова светло и радостно. Он вытаскивает из кармана отцовские часы и, взглянув на них, начинает торопиться.

— Мне пора, — говорит он, поднимаясь с табурета. — У меня во дворе собачка осталась. Ох, и наследил я вам! Вы уж извините…

Через несколько минут после того, как Горликов уходит, дверь домика распахивается и за калитку выбегают бригадир с председателем колхоза.

— Эй, солдат! — кричит Яремчук. — Погоди, лошадь запряжем!.. Вот недогады мы с тобой, Федор… Эй, сынок!..

Но Горликов не слышит. Тяжелая сырость воздуха глушит все звуки. Солдат уже далеко. Он идет