Александр Бачило Корм

Чалый звездолет, всхрапывая и тряся соплами, пятился от Гончих Псов.

— Беда, барин! — крикнул возница, оборотившись с козел, — псы-то не иначе, как помещика Перепетуева! Должно, и сами их благородие сейчас нагрянут!

— Что ж ты встал, дурак! — не на шутку перепугался я. — Поворачивай!

— Эх, залетныя! Боковыя-разворотныя! — возница засвистал, нахлестывая двигатели мегавольтными разрядами.

Звездолет начал медленно заворачивать оглобли. Псы растерянно остановились, высунув языки пламени из тормозных движков.

— Жги! Жги! — подгонял я моего Степана по внутренней связи. — Уйдем — получишь рубль на воздух, а нет, так не обессудь — упеку в реакторный отсек на вечное поселение!

— Да уж куда вашей милости будет угодно! — Степан в отчаянии махнул рукавицей. — Лишь бы не к Перепетуеву! Вот шалун-барин, язви его…

— Молчи! Погоняй знай!

Степан со всей сноровкой, присущей русскому мужику, вручную произвел разворот, на глазок прикинул новый курс и врубил форсаж.

Ну, на сей раз пронесло, подумал я, мелко крестясь.

Но в это самое мгновение пространство позади звездолета вдруг расселось на две половины, и из образовавшейся дыры вылетела целая кавалькада в лентах, цветах и бубенчиках — четыре русские тройки и одна битая восьмерка. Впереди всех, на призовом рысаке по кличке Студебеккер, в обнимку с двумя кустодиевскими барышнями летел сам Фома Сильвестрович Перепетуев, отставной маиор Галактической Империи, гренадер и пьяница. При его появлении эфир сейчас же наполнился звуками верхних саратовских гармоник и цыганскими напевами.

— Эх, мать честная! — заголосил Степан, подстегивая дополнительные мощности. — За что пропадаем?!

— Гони, Степан, — простонал я, — человечно тебя прошу, гони!

— Ага, гони! — свирепо отругивался возница. — У Студера мотор — втрое! Сколько раз я вашей милости докладывал: правый пристяжной — подлец двигатель! Не двигатель, а помеха! Доведись вот так, на рысях, уходить — он и подведет под монастырь!

— Давай, старик, — уговаривал я, — после переговорим!

Степан вдруг заложил резкий поворот и направил машину в сторону ближайшего поля астероидов.

— Куда, болван?! — всполошился я. — Скорость потеряем!

— У себя в кабинете командуй, Клим Евграфыч! А тут — я!

И то, подумалось мне. Степан дело знает. В Оскольники рвется. Там есть, где спрятаться.

До спасительного лабиринта из глыб гранита, мрамора, кирпича, щебенки и прочего мусора, составляющего астероидное поле Оскольники, оставалось совсем немного, всего пара парсеков. Но тут навстречу нам из-за ближайшей железобетонной конструкции вырулил, сверкая мигалками, патрульный крейсер ДПС, что расшифровывается ямщиками почему-то как «Догоню — Звезды Схлопочешь».

Степан резко сбросил скорость до разрешенной световой, однако крейсер уже нацелился хищно на мой чалый звездолетик и выбросил полосатый темпоральный барьер поперек пространства.

— Тормозить, что ли? — обернулся Степан.

— Эх! Семь «же» — и все неглиже! Гони через барьер!

— Помилуй, барин! — взмолился возница. — Он фазером пульнет!

— Авось, промажет!

Крейсер не промазал.

Когда дым рассеялся, он неторопливо подлетел ближе и передал по радио кодовую фразу, буквальное значение которой кануло в глубине веков:

— Выйти из машины. Руки на компот, ноги на холодец!

— Товарищ Страшный Сержант!.. — заныл было Степан.

— Сопла подбери! — оборвал его командир крейсера.

Возница, вздыхая, натянул драный скафандришко и вышел в космос, чтобы собрать разлетевшиеся по галактике части двигателя. Я остался один на один со Страшным Сержантом.

— Нарушаемте? — добродушно спросил он, разворачивая мешок для денег. — Поднакажем!

Нужно было как-то спасать положение.

— Ты чё, командир?! — обратился я к нему на интерлингве. — С корабля ли ты на бал, в натуре?! Посмотри сначала, с кем я в колонне иду, потом шмаляй, ладыженский стрелок!

Я ткнул пальцем в ту часть вселенной, где уже на полнеба разрасталась кавалькада перепетуевских кораблей.

— Ё-моё!.. — произнес Сержант стандартную формулу прощания, прыгнул в свой крейсер и был таков.

Я, к сожалению, последовать его примеру не мог. Значит, опять придется водку пить…

— Ба! Ба! Ба! Кого я вижу! — закричал Перепетуев раньше, чем мог меня узнать. — Какими судьбами?! — и, не выслушав ответа, расхохотался. — А я, брат, со Звездных Войн! Поздравь — продулся в пух! Купил у каких-то жидаев Звезду Смерти, а она, не поверишь, возьми и взорвись! Ха-ха! Трахнуло на всю губернию!.. Да! — он вдруг ударил себя по лбу. — Что же это я? Позволь представить тебе мою закадычную компанию! Эй, вы! Теребень кабацкая!

Из подваливших звездолетов высыпал такой все смазливый народ, что в другой раз черт знает чего бы ни дал, лишь бы избежать с ним знакомства. Нечесаные бороды с блестками седины и капусты приятно обрамляли эти сизые, примятые жизнью ряшки. Бледно-волосатые пузики аккуратно свешивались у многих через щель между трикотанами и майкой, как тесто, вылезающее из кадки. В воздухе (а встреча происходила на астероиде, вокруг которого, по счастью, оказался воздух) густо пахнуло настойками, наливками, коньячком, водочкой, пивом и одеколоном. Не считая закуски, которой пахнуло тоже неслабо.

— Вот, рекомендую! — заорал Перепетуев, обращаясь к толпе, — мой лучший друг, мой друг бесценный, заводила детских игр и разводила юношеских драк, Павел… как тебя?

— Клим Евграфович…

— Ах да, конечно! — Перепетуев снова жахнул себя по лбу. — Ну да вздор! А вот знаешь ли ты, дражайший мой Глеб Егорыч, кто перед тобой?

Он широко обвел рукой нетрезвую компанию. Та с готовностью осклабилась щербатыми улыбками, видно любила слушать предстоящий дифирамб.

— Пред тобою, трепещи ничтожный, яко же и сам трепещу… — Фома Сильвестрович вдохновенно простер обе руки, — цвет отечественной словесности! Мастера шуршательной литературы! Лучшие и знаменитейшие нуль-шишиги!

Мастера послушно зарделись от смущения и тихо зашуршали меж собой.

— Весьма польщен, — сказал я, чтобы что-нибудь сказать. О нуль-шишигах я слышал впервые.

— Вот хорошо что ты нам попался! — все больше ликовал Перепетуев. — Мы тебя с собой возьмем!

Я протестующе замотал головой.

— Извини, Фома Сильвестрович, не могу! Я человек не военный, мне столько водки нельзя!

Перепетуев возмутился.

— При чем здесь военный — невоенный?! Это же — искусство… — с обидой сказал он и, помолчав, добавил, — …водку пить. Ну, да я не о том. Мы тебя, чудака, читателем сделаем! Читать умеешь?