этаж, где хранилось обмундирование. Там каждому выдали походную форму с ботинками и шинелью, после чего покормили в грязной комнатушке с металлическими столами и табуретами.

Все поглощали еду молча; когда трапеза была закончена, нас провели в другую маленькую комнату, освещенную единственной лампочкой ватт в сорок, свисавшей на длинном шнуре с потолка, и дали прослушать магнитофонную запись на нескольких языках. Обстановка была довольно зловещая. В компании со мной оказались двое немцев, двое голландцев, испанец и бельгиец. Все они, как и я, чувствовали себя неуютно.

Из записи на английском я узнал, что должен подписать контракт сроком на пять лет, после чего обратного пути у меня уже не будет. Голос на пленке звучал торжественно и сурово, как у судьи, выносящего смертный приговор. Мне хотелось бы посоветоваться с говорившим или хоть с кем-нибудь, знающим английский язык, но общение было односторонним, я должен был принимать решение самостоятельно. Все прослушали запись в молчании, никто не впал в панику и не стал кричать, чтобы его отпустили. После этого нас одного за другим пригласили в какой-то кабинет, где мы подписали контракт. Он представлял собой три папки бумаг, написанных на совершенно невразумительном канцелярском языке. Попытки внимательно прочитать контракт не одобрялись да были бы и бессмысленны. У меня возникло такое чувство, словно я выписал чек первому встречному.

Вечером нас отвели в спальню, где стояли металлические кровати с матрасами, набитыми соломой, и одеялами. Где-то в ночи горнист сыграл «отбой», который звучал то громче, то тише в зависимости от того, куда дул ветер. Итак, мой первый день в легионе закончился — приключения начались. Наверное, сержант был прав: впереди у меня долгий и трудный путь. Я нахожусь вроде бы в самом сердце Парижа, а кажется, что меня забросили на Луну.

На следующий день

Рано утром задиристые трели горна разогнали наш сладкий сон. Умывшись холодной водой и получив по кружке кофе, мы принялись за чистку картофеля, уборку территории и прочие хозяйственные работы, называемые здесь корве. Друг с другом мы почти не разговариваем — в основном из-за того, что не знаем чужих языков. День пролетел быстро, а вечером мы отправляемся поездом в Марсель. Путешествие начинается.

24 февраля 1960 г.

Ночью в поезде произошел неприятный случай, в результате которого я уже нажил себе врага. Сидячих мест на всех не хватало, так что кто успел, тот и сел. Вечером я вышел из купе в туалет, а вернувшись, обнаружил, что на моем месте сидит испанец. Мне такой оборот совсем не понравился. Я попытался, как мог, объяснить ему, что он занимает мое место и листает мой журнал, но он сделал вид, что не понимает меня. Не хотелось начинать службу с драки, но еще меньше хотелось производить впечатление, что я боюсь драк. Я понял, что придется отстаивать свои права.

Без лишних рассуждений, которые могли бы остановить меня, я схватил испанца за отвороты шинели, рывком поднял на ноги и швырнул вдоль коридора.

Мы оба были удивлены: он — тем, что его так внезапно куда-то швырнули, я — тем, что сделал это. Роста я совсем небольшого, и у меня нет привычки расшвыривать людей.

Его удивление быстро сменилось бурными эмоциями, и он кинулся на меня. Надетые на нас шинели и узкий коридор не позволяли нам развернуться вовсю, так что никому из нас не удалось добиться перевеса, но я думаю, что выступил неплохо. В конце концов окружающим наша потасовка надоела, и они растащили нас. Общественное мнение было на моей стороне, испанца вытолкали в коридор. Он бросил на меня злобный взгляд, ругаясь по-испански и, по-видимому, обещая отомстить. Так что придется быть начеку.

Утром поезд пришел в Марсель. Нас отвезли на грузовике в форт Сен-Николя, расположенный на холме над портом. Здесь уже околачивались сотни три рекрутов, и каждый день из Страсбурга, Лиона и Парижа прибывали новые партии человек по тридцать. Раз в десять дней примерно половину людей переправляли пароходом в Алжир.

Первым делом выданную нам форму обменяли на грязное и рваное хэбэ, без пуговиц. Вместо пуговиц — шнурки. По всей вероятности, форма нужна была только для того, чтобы публика в поезде не пугалась, что вместе с ней перевозят арестантов, на которых мы теперь стали похожи.

Центральный двор форта выглядит точь-в-точь как внутренние тюремные дворы, знакомые всем по кинофильмам. Люди либо сидят, привалившись к стене, либо, разбившись на группы, шепчутся с заговорщицким видом. А может, мне просто так кажется, потому что я не понимаю их языка. У сержантов свирепый вид — и, возможно, характер тоже не подарок. Непонятно, какого черта они держатся как тюремные надзиратели?

В казармах холодно, обстановка мрачная. Санитарные условия просто невообразимы. В помещении, напоминающем пустую конюшню зимним утром, из стены торчит всего один кран, под которым устроен желоб. Помещение не имеет ни окон, ни электрического освещения; из крана течет ледяная вода, и он служит умывальником для целой сотни людей. В туалетах проделаны дырки в полу, по бокам от них подставки для ног. А что, если у человека болит спина или поясница? Койки в спальне установлены в три этажа, между ними оставлено такое узкое пространство и по горизонтали, и по вертикали, что едва можно протиснуться. Это похоже на концентрационный лагерь в Бельгии, где я был на экскурсии. Он оставлен как страшное напоминание о холокосте. Еда же, в отличие от всего остального, хорошая — если ты успеешь ее схватить. Тут самообслуживание и действует правило: «ранней пташке — жирный червячок».

Вечером я лежу на своей койке, со всех сторон окруженный чужими людьми. Никто не обращает на меня внимания, и это меня вполне устраивает. За столами в центре комнаты разыгрываются карточные баталии, все тонет в густом облаке табачного дыма и разноязычном гомоне, из которого я не понимаю ни слова.

За окном льет дождь, дует сильный ветер. Вечером я прошелся по укреплениям форта, с которых видно гавань и замок Иф, где был заключен граф Монте-Кристо. Мне кажется, я понимаю, что он чувствовал. Меня тоже охватило странное чувство, когда я смотрел на притягательные огоньки ночной марсельской жизни. Лодки, покачивавшиеся у причалов в ожидании летнего солнца, выглядели очень заманчиво.

Трудно поверить, что я здесь всего один день. Я ощущаю себя скорее заключенным, чем солдатом. Да, я поистине порвал с прошлым. Я теперь очень далеко и от дома, и от всего, что я знал раньше. Только подумать, что судьба могла распорядиться иначе и я вполне мог попасть в британскую армию, был бы зачислен офицером драгунского полка, как мой брат Энтони, и