обстреливали из пулеметов. Мощные скалы надежно защищали людей, обстрел с самолетов не причинил им вреда.
Когда самолеты улетели, Глушецкий взял бинокль, оказавшийся у одного матроса, подполз к часовому, охранявшему тропу, и стал наблюдать за тем, что происходит в районе тридцать пятой батареи. Судя по тому, что там до сих пор рвутся снаряды, немцы и сегодня не перешагнули Лагерную балку. Под скалами, по всему берегу, находились люди. Их были не сотни, а тысячи.
Глушецкий вернулся на место мрачный, молча сел на камень.
Никто не спал. Все смотрели на море, туда, откуда должны прийти корабли. И все молчали. О чем думал каждый из этих людей? Какие мысли заставляли их молчать, уходить в себя?
Море было тихое, равнодушное. Лунная дорожка уходила куда-то далеко-далеко и, казалось, манила идти вперед прижатых к скале людей.
Неожиданно все кругом загрохотало, посыпались камни. Люди в испуге вскочили, не понимая, что происходит.
Кто-то закричал:
— Скалы рушатся!
— Тихо! — гаркнул Семененко. — То, мабуть, наши взорвали тридцать пятую батарею!
Он снял мичманку и опустил голову.
— Да, рванули, — протянул матрос с перевязанной рукой и безнадежно вздохнул.
И опять на берегу наступила тишина, прерываемая взрывами снарядов на мысу. Наверху послышался характерный лязг железа.
— Над нами танки, — сказал Глушецкий.
— А нам они к чему, — раздался чей-то насмешливый голос. — Без них спокойнее. Закройте, ребята, форточку, а то этот шум действует на мою нервную систему.
Глушецкий улыбнулся и невольно позавидовал веселому матросу: хорошо держится.
— Идут! — в волнении, еще не веря своим глазам, воскликнула Таня. — Смотрите, товарищ лейтенант.
Все увидели шесть черных точек, которые приближались к мысу. Это были морские охотники. Они на полном ходу подлетели к берегу, стремясь быстрее укрыться в мертвое пространство, созданное высокими скалами. Тысячи людей устремились к ним. От места, где находился Глушецкий и его товарищи, до катеров было не менее пятисот метров. Матросы заволновались:
— А к нам ни один не подходит!
— И не подойдет. Видишь, там людей уйма!
— Да как же так? А мы?
— Давай сигналить!
Несколько матросов бросились в воду и поплыли к катерам.
Глушецкому тоже хотелось прыгнуть в воду и плыть, плыть…
Он посмотрел на Семененко, стоящего рядом, на Таню, на матроса с перевязанной рукой, на женщину в гражданском платье и почувствовал, что не может бросить товарищей.
До сих пор молчаливо переминающийся с ноги на ногу Семененко вдруг решительно заявил:
— Не доплывут. Катера раньше уйдут, — и повернулся к оставшимся матросам: — Трохи соображать треба. Не салаги же…
Действительно, катера начали отходить. Отходили они медленно, чихая выхлопными трубами.
— Перегрузились, — определил Семененко. — Мабуть, на каждый по сотне человек взобралось. На такой перегруженной посудине, чего доброго, можно и на дно загреметь. Когда же они в Новороссийск придут? Скоро рассвет, а они еще на траверзе Ялты будут. Налетят самолеты, и вставай тогда на мертвый якорь.
Глушецкий с некоторым удивлением оглянулся на него, не понимая, зачем он все это говорит, успокаивает себя, что ли?
Немцы открыли стрельбу по катерам. Стреляли они, однако, не метко, снаряды падали далеко от кораблей.
Когда корабли исчезли из виду, Глушецкий повернулся к матросам, притихшим, с поникшими головами.
— Не будем терять надежду, товарищи, — твердо сказал он.
Никто не отозвался. Семененко вздохнул и молча лег на камни. Женщина в гражданском платье беззвучно плакала, прислонившись к скале.