остановишь. Это будет выглядеть так: «Еду я как-то на вызов…» или «Привозят нам больного…» Като будет ржать как лошадь. Потом Андрей пересядет к ней поближе, возьмет за ногу, прямо за ступню (интересно, Като моет ноги?) и будет оглаживать. Параллельно по плечам Като будет оглаживать муж. Марк будет балагурить. А я буду сидеть и молчать.

— Настя, давай потанцуем, — Игорь Львович легко спрыгнул со стула и обнял Юшкову.

Игорь Львович пытается быть современным. Он любит Гэри Мура. «Ничего не будет так же без тебя». Это мой вольный перевод. Я сижу одна. Мне бы сродниться с мужем Като, только я не знаю, как его зовут. И он не знает, как меня. Сидим. Я привыкла сидеть одна. У меня длинные домашние дни. Я сильно устаю к вечеру. Долго не могу уснуть. И все мечтаю поменять шило на мыло. Я не романтичный человек и не загадочный. Или это просто не пришло. Если меня долго бить головой о стену, из меня, конечно, можно вытряхнуть слезы, а так, попусту, — да никогда.

Настя танцует. Она глупая, но добрая. По полдня я болтаю с ней по телефону. Мы висим в разных концах города, объединенные вниманием к Марку. Настя не убирает, не стирает. Она только готовит. Марк мечтает о второй домработнице и порядке. А Юшкова закармливает его моллюсками в телячьих жопках. Жаль, что Марк не может унизить друга. Я бы пошла к ним этой второй. За деньги, а не за кусок хлеба. Если быть совсем честной, мне нравится Марк. Его бы чуток перемешать с Андреем, Львовичем, добавить никаковости мужа Като — и можно бросаться на шею. Но можно и так.

— Катя, что же вы все время молчите?

Я слышу настойчивый голос именинника. Я ему не нравлюсь. Потому что я — сидячий протест.

— Игорь Львович, а вы на мне женитесь. Разведите меня с Андреем и женитесь, — предлагаю я.

— Зачем? — он не удивляется. Еще бы, человеческая глупость — это его специальность.

— Как «зачем»? Вы же умный человек. Это ведь разрешит множество проблем. Я — хорошая замена. Я все умею. Я заменю вам Юшкову. Андрей утешится рядом с Като. Он ей подходит. Не отсвечивает. Марк признает поражение и укрепит свои семейные позиции. И перестанет гулять. Настя родит правнука. А жертва — всего лишь женится на мне.

Глаза Игоря Львовича сужаются до невозможности. Сейчас на меня опустится дубинка охранника, сидящего за забором. А завтра меня собьет машина. Но не насмерть. А Андрей меня починит. И все останутся при своих. А я даже стану его Галатеей. Андрея, в смысле.

Сейчас Игорю Львовичу пошло бы рычание. Но он забыл его механизм. Он хватает меня за подбородок и пытается оторвать мне голову. Юшкова всплескивает руками и ненавидит меня за унижение при всех. У меня из глаз катятся слезы. Но я сама виновата. Зацепила авторитет. Хотя раньше этот авторитет был подпольщиком. Цеховиком и по совместительству начальником овощной базы. Еще немножко — и у меня вылетят мозги. Юшкова злорадствует. Но Игорь вдруг успокаивается и целует меня в покрытые соплями губы. Не целует, я ошиблась, а больно кусает.

— Я подумаю над твоим предложением. Только мне нужно тебя попробовать. Приходи ко мне спать, — говорит он зло.

— Только спать? — возникаю я. И откуда эта наглость во мне берется?

Юшкова выворачивает губу и собирается плакать. Тема истерики — «ты зачем испортила деду юбилей». На самом деле этот юбилей был неделю назад. Кому как не Насте об этом знать.

Игорь не обращает на нее внимания. Я его, видать, сильно приложила. Тайное стало явным. Обхаркала великое чувство. Казнить нельзя помиловать. Запятые расставит ученица какого-то «Б» класса Настя Юшкова.

Като сидит на насесте из Андрея с Марком и отдаленным мужем, которому она уже успела дать. Какая бомба заложена в их детстве? Каким на фиг клеем их там взяло? Они не слышали нашей ссоры, и Игорь Львович уже смеется рядом с ними. Тактичная Като заявляет:

— Ах, кажется, в Древнем Риме был такой обычай. Мужчина доживал до шестидесяти лет. Собирались гости, лучшие женщины были с ним. А в полночь он выпивал яд и уходил из живых. Но до полуночи ему было можно абсолютно все.

Андрей и Марк решили немедленно отметить шестидесятилетие. Они, идиоты, забыли, что их ненаглядной тоже будет шестьдесят. Вот и повеселятся, соколики. Игорь не разделяет общего восторга. Като — дура и хамка. В этом я с ним согласна. Но взгляд масленеет, значит, из всего многообразия слов он выловил историю о женщине, которая не откажет. Вперед, к Юшковой.

Раньше я считала их всех невероятно сложными и непонятными. Потом устала от своей глупости. Сейчас мне смешно. Мыльный пузырь лопнул. А никто не признается в его сдутии. Трудно зарабатывать деньги и поддерживать душу в чистоте. Душу — ладно. А уровень интеллектуальный? Он падает в серебре и золоте. Падает, потому что на сытый желудок мечтать можно только о мягкой постели. А на три копейки в месяц можно мечтать только о темной-темной, совершенно бесплатной пещере. Общий вывод: никчемны они все. Ну, кроме разве что Като. Беда, что я не лесбиянка. Я составила бы пацанам компанию.

У меня болят щеки, а Юшкова намеревается провести со мной воспитательную работу. Я не буду реагировать. Пусть обращается к столбу. Что она и делает:

— Как ты могла так о Марке, обо мне?

— Да, — говорю я.

— Что «да»? Он же мой муж. Как повернулся твой грязный язык? Ты никогда не была такой жестокой, — заявляет она.

Жаль, что Настя не умеет читать. Ее словарный запас обогатился за счет мексиканских сериалов. Только возвышенные речи плохо звучат на вонючих огородах. Интересно, Игорь приглашал ее в «Савой»?

— Катя, Катюша, ну, пожалуйста, объясни мне, что ты имела в виду? Неужели это правда?.. Ну, ответь.

Вот, мы уже плачем. Воспитание стойких оловянных солдатиков в условиях счастливого детства — неграмотный и ложный эксперимент. Над Настей его не проводили. Мне ее жалко. Она…

— Настя, у меня месячные пошли во время Олимпиады в Лос-Анджелесе. А у тебя?

Я сбила ее с толку. Она судорожно вздыхает и подергивает головой. Хороший запах дорогих духов лезет мне в нос. Остановись, мгновенье, ты прекрасно, а я напилась. Я хочу просить прощения. Я даже чуть позже сделаю это.

— У меня начались на Московской, — смеется она.

Мне тоже смешно. Я хватаю ее за плечи и прижимаю к себе. Мы хохочем как сумасшедшие и скатываемся с елизаветинского кресла. Мы проелозили ее «Версаче» и моими пятидолларовиками по траве. Мы объединились и поцеловались. У Юшковой губы были мягкие, а у меня укушенные.

— Прости меня, я пьяная, — сказала я, отстранившись.

— Да, — ответила она и со значением посмотрела на меня.

— Ну, соврала я, Настя. Не хочу об этом говорить.

— А под какой вид спорта у тебя это… Ну…

— Под