Иранак-Эссак его имя, они недавно говорили о нем. Говорят, он работает только ночью, а днем спит; он альбинос и не выносит дневного света".

..."Работает только ночью?" - повторил рассеянно Ариост, не расслышав слова "альбинос".

Потом все замолкли на долгие минуты.

"Я рад, что они ушли - эти молодые," - измученно прервал молчание Ариост.

"Мы, двенадцать старцев, являемся как бы обломками той прошедшей жизни, и нам нужно было бы держаться друг за друга. Тогда, быть может, наш орден опять пустит свежий зеленый росток!

Да! Да, я- виновник распадения ордена.

Запинаясь, он продолжал: - Я с удовольствием рассказал бы вам историю и хотел бы облегчить мое сердце, прежде, чем они вернутся - те, другие - и прежде, чем наступит новое столетие".

Лорд Кельвин на тронном кресле взглянул на него и сделал движение рукой, а остальные сочувственно кивнули.

Ариост продолжал: "Я должен говорить кратко, чтобы сил моих хватило до конца. Внимайте же.

Тридцать лет тому назад, как вы знаете, гроссмейстером был доктор Кассеканари, а я был его первым архицензором.

Управление орденом было в наших руках. Доктор Кассеканари был физиолог - большой ученый. Его предки происходили из Тринидада, - я думаю, что они были из негров, - оттуда, может быть, его внушающее ужас экзотическое уродство. Но все это вы, вероятно, еще помните.

Мы были друзьями; но так как горячая кровь смывает самые крепкие преграды, то, короче говоря, я обманул его с его женой Беатрисой, прекрасной, как солнце, и любимой нами обоими превыше меры.

Преступление между братьями ордена!! ...Двое мальчиков было у Беатрисы, из них один - Пасквале - был мое дитя.

Кассеканари узнал о неверности своей жены, привел в порядок свои дела и покинул Прагу с двумя маленькими детьми, так что я не мог воспрепятствовать этому.

Мне он не сказал ни единого слова, даже ни разу не взглянул на меня.

Но месть его была ужасна. Так ужасна, что я и сегодня не понимаю, как я пережил это".

На одну минуту Ариост умолк, тупо уставился на противоположную стену, затем продолжал:

"Только такой мозг, соединявший в себе мрачную фантазию дикаря с пронизывающе острым умом ученого, глубочайшего знатока человеческой души, мог создать такой план; он выжег Беатрисе в груди сердце, у меня коварно украл свободу воли и медленно заставил меня стать соучастником преступления, ужаснее которого трудно было что-нибудь придумать...

Судьба сжалилась над моей бедной Беатрисой, послала ей безумие, и я благословляю час ее избавления"...

Руки говорившего тряслись, как в лихорадке, и проливали вино, поднесенное им к устам, чтобы подкрепиться.

"Дальше! Немного времени спустя после отъезда Кассеканари, я получил от него письмо с указанием адреса, куда можно сообщить все "важные известия", - как он выражался, причем они будут доставлены ему, где бы он ни находился.

И сейчас же, вслед за этим, он написал, что, после долгих раздумий, пришел к заключению, что маленький Эммануил мое дитя, а младший Пасквале, без сомнения, его ребенок.

В то время, как в действительности было как раз наоборот.

В его словах звучала скрытая угроза мести и я не мог отделаться от эгоистического чувства успокоения по поводу того, что, благодаря недоразумению, мой маленький сын Пасквале, защитить которого иным способом я не мог, был огражден от ненависти и преследования.

Итак, я смолчал и, не зная того, сделал первый шаг к пропасти, откуда потом уже не было спасения.

Много-много позднее у меня явилась мысль, не было ли это хитростью, ... не хотел ли Кассеканари заставить меня поверить ошибке, чтобы потом подвергнуть меня неслыханнейшим сердечным мукам.

Чудовище медленно забирало меня в тиски.

Через ровные промежутки времени, с пунктуальностью часового механизма, настигали меня известия о физиологических и вивисекционных экспериментах над маленьким Эммануилом, не его ребенком, как я это молчаливо признавал, производившихся для того, чтобы "искупить чужую вину, а также ради блага науки", - тем более, что это существо его сердцу было более далеким, нежели любое животное, применяемое для опытов.

И снимки, прилагавшиеся им, подтверждали ужасную правдивость его слов. Когда приходило такое письмо и лежало нераспечатанным передо мною, мне казалось, что я должен сунуть свои руки в бушующее пламя, чтобы заглушить ужасную пытку при мысли, что прочту о новых, еще более кошмарных ужасах.

Только надежда, что я наконец открою настоящее местопребывание Кассеканари и освобожу бедную жертву, удерживала меня от самоубийства.

Часами я простаивал на коленях, умоляя бога дать мне силы уничтожить письмо, не распечатывая его.

Но никогда у меня не хватало сил для этого.

Я вновь и вновь распечатывал письма и падал в глубокий обморок. Если я разъясню ему ошибку, говорил я себе, вся его ненависть обратиться против моего сына, зато тот, другой, невинный, будет спасен.

И я брался за перо, чтобы написать, объяснить.

Но мужество покидало меня, - я не мог хотеть, и не хотел мочь и стал, таким образом, преступником по отношению к бедному маленькому Эммануилу ребенку той же Беатрисы, - преступником, благодаря молчанию.

Самым ужасным во всех мучениях было одновременное страшное нарастание во мне чьего-то чужого, мрачного влияния, лежавшего вне моей власти, проникавшего в мое сердце тихо и неотразимо - чего-то вроде полного ненависти удовлетворения от того, что чудовище беснуется против своей же собственной плоти и крови".

Братья вскочили и уставились на Ариоста, едва державшегося в своем кресле и скорее шептавшего, чем говорившего.

"Годами он пытал Эммануила, причинял ему страдания, - описания их не сойдут с моих уст, - пытал и пытал, пока смерть не вырвала ножа из его рук. Он делал ему вливания крови белых вырождающихся животных, страшащихся дневного света, удаляя те мозговые частицы, которые по его теории возбуждали в человеке все добрые и хорошие чувства. Таким образом, он превращал сына в существо, названное им "духовно умершим". И, по мере умерщвления всех человеческих движений сердца, всех зачатков сочувствия, любви, сожаления, у бедной жертвы появились, как и предсказывал Кассеканари в одном из своих писем, признаки телесной дегенерации, превратившей его в результате в ужасный феномен, называемый африканскими народами "настоящим белым негром".

После долгих, долгих лет, проведенных в отчаянных разведках и поисках, - орден и себя самого я предоставил на волю судьбы, - мне удалось, наконец (Эммануил так и пропал бесследно), найти моего сына уже взрослым.

Но последний удар сразил меня при этом: моего сына звали Эммануилом Кассеканари...

Это брат "Корвинус", - всем вам в нашем ордене известный.