песком дорожек в продуманном беспорядке были разбросаны шезлонги и плетеные кресла-качалки. Над бирюзовой гладью бассейна на бреющем полете проносились ласточки.

Не сбавляя шага, Иван прошел мимо бассейна, покосился на позабытые кем-то возле раздевалки оранжевые сланцы в капельках непросохшей воды и впервые подумал, что никого тут не встречает, в какое бы время суток ни приходил. Исключение составляет отец Мефодий, именно с ним-то и жаждал сейчас встретиться Иван. До сих пор попытки святейшего втянуть его в душеспасительные беседы терпели фиаско. Иван начисто игнорировал отца Мефодия. Изобретательности попу было не занимать, и, вступая с ним в мысленную полемику, Иван всякий раз оказывался в тупике. «Евангелие от Мефодия» не только не противоречило окружающей действительности, но и великолепно с нею уживалось. Будь то привычная действительность Страны Советов первой половины XX века, Иван без труда уложил бы попа на лопатки. Здесь же все обстояло сложнее.

Экспресс «Надежда» был порождением науки и техники высочайшего порядка. Отец Мефодий, судя по всему, прекрасно в этом разбирался и, пользуясь своим преимуществом, ловко сводил все к божественному началу. Послушать попа, экспресс представлял собой не что иное, как вариант Ноева ковчега, созданного по воле и чуть ли не под эгидой самого господа бога. Для чего — отец Мефодий не уточнял, и, хотя это было самое слабое звено в его сольных разглагольствованиях, Иван до поры предпочитал отмалчиваться, делая вид, что пропускает поповскую болтовню мимо ушей и экспресс «Надежда» его нисколько не интересует.

На самом же деле проклятый экспресс не давал ему покоя ни днем, ни ночью. Привыкший к ясности во всем, Иван и здесь пытался найти ответы на мучившие его вопросы: как он сюда попал, зачем и что представляет собой эта «Надежда».

С обзорной площадки под куполом зимнего сада исполинская механическая река просматривалась до самого горизонта — нелепое скопище всевозможных транспортных средств, созданных человеком, чтобы передвигаться по суше, воде и воздуху. Доисторические повозки и боевые колесницы, галеры и осадные башни, почтовые дилижансы и дредноуты, многоярусные автобусы и бипланы, пульмановские вагоны и парусные яхты, трамваи, танки и шагающие экскаваторы, тачанки и фуникулеры, дрезины, гоночные автомобили и уже совсем непонятные ромбовидные, кубические, эллипсообразные конструкции, сверкающие гранями призмы и серебристые сигары-исполины, напоминающие одновременно и дирижабли, и подводные лодки, — все это с лязгом, гулом и грохотом двигалось на колесах, полозьях, траках, воздушных подушках и еще неизвестно на чем, куда и зачем.

Сравнение с рекой приходило на ум не случайно: та же величественная размеренность, водовороты, стремнины, плесы и тихие заводи. То и дело взлетали и опускались аэропланы, геликоптеры, аэростаты. И все вокруг было затянуто сизой дымкой отработанных газов, гари и копоти, и берега тонули в мутной пелене и, казалось, поток движется в гигантском туннеле, сам себе пробивая дорогу в податливой, но непроницаемой для глаз толще.

Грандиозное это зрелище подавляло своими масштабами, невольно наталкивало на мысли о чем-то неземном, космическом — но, увы, ничего не проясняло.

…Иван обошел весь сад, заглянул в гроты, беседки, кабины раздевалок: отца Мефодия нигде не было. Оставалась обзорная площадка, и Иван, стараясь ступать как можно тише, направился туда, предвкушая удовольствие застигнуть попа врасплох…

Площадка была пуста. Иван подошел вплотную к прозрачной загибающейся кверху стене купола и, облокотившись о металлической поручень, принялся безучастно наблюдать за копошившимися далеко внизу механизмами. Бригада тракторов тянула установленную на платформе буровую вышку, ярко-оранжевый бульдозер тщетно пытался догнать скользящую перед ним изящную субмарину, а чуть левее на заляпанной грязными разводами льдине эскимосы привязывали к нартам тушу какого-то зверя.

— Обозреваете, сын мой?

Ивану полагалось вздрогнуть от неожиданности, но он только покосился, не поворачивая головы: так и есть, отец Мефодий собственной персоной. Ну что бы ему минут на пять раньше объявиться!

— А настроеньице-то не из отменных, — констатировал поп, нарочито нажимая на «о», хотя накануне щеголял московским акающим говорком. «Резвится святейший», — равнодушно отметил Иван. Льдина уже скрывалась из виду, и на ее месте неуклюже маневрировал огромный танк-амфибия с пестрым флажком на каплевидной башне.

— Мировая скорбь обуяла? — не унимался поп. Иван обернулся неприязненно. Издевки на лице попа не было. Лицо как лицо. Благообразное даже, как и подобает сану. Густые с проседью волосы до плеч, аккуратно подстриженные усы и борода. Карие чуть навыкате глаза, нос с горбинкой, четко очерченные губы.

— Кончайте дурачиться, святейший! Скажите лучше, наконец, кто и зачем меня тут держит?

Поп даже перестал окать.

— А никто, — он ухмыльнулся. — Никто, кроме всевышнего, хотя вы в него и не верите.

— Не верю, — подтвердил Иван. — Тут, батюшка, сверхцивилизацией попахивает. Не по зубам Саваофу.

— Не вам судить о творце.

— Вам?

— И не мне.

Священник достал откуда-то из-под рясы носовой платок, трубно высморкался.

— Ну так кто все же?

— Отвечаю вторично, — поп окончательно пришел в себя, снова заокал. — Никто не держит, кроме господа бога.

— Значит, взбредет мне на ум смыться с этой колымаги — и никто пальцем не шевельнет?

— Куда? — поп вопрошающе развел руками. — Зачем? От добра добра искать?

«Кого-то он напоминает, — подумал Иван. — Не внешностью, не манерой говорить. Чем-то другим…»

— Ага, — Иван покивал головой. — Бежать, стало быть, некуда. И незачем. Так?

— Около того, — пробасил поп. — Вы, надо полагать, не согласны?

— Я-то? — Иван по самые локти вогнал руки в карманы комбинезона. Поп выжидающе молчал. — Я, батюшка, добра для себя не ищу.

— О ближних, стало быть, радеете? — иронически прищурился священник.

— Радеть — это по вашей части. — Догадка стремительно перерастала в уверенность. — Отец Мефодий!

— Слушаю, сыне.

— Хотели бы вы со мной местами поменяться?

— Упаси господи! — всплеснул руками священник. — У каждого своя стезя, свой крест.

— Во! — просиял Иван. — Шагайте, батюшка, своей стезей. А я — своей. С крестом или без — это уже мое дело. Ну что вы на меня воззрились? Царю царево, кесарю кесарево. Ужинать идете?

— Благодарствую, — досадливо поморщился поп. — Сыт.

— Поститесь небось. А я, пожалуй, пойду. Аппетит разыгрался.

— И чего вы добились? — Миклош отхлебнул из