руками слабое тельце, прикрытое пушистым одеялом. Вера провожала глазами стройные фигурки — щегольские, накрахмаленные и отглаженные до стеклянного блеска шапочки, голубые, в обтяжку халаты, крепкие загорелые ножки, стучавшие высокими каблуками летних туфелек. До чего же красивы и женственны работающие в клиниках лаборантки и сестры! Может, по контрасту с усталыми лицами больных женщин, одетых в широкие халаты и теплые толстые носки. Обитательницы разных миров!.. Недостижимый мир здоровья, где можно бегать по лесу, загорать, играя в волейбол на песчаном берегу, долго плавать, пропуская сквозь ладони зеленоватую воду.

Вере все время хотелось пить. Вода в запотевшем тонком стакане, бегущая ручьем из родника, и просто холодная струя из водопроводного крана снились по ночам. Пить она имела право не больше двух-трех стаканов в день, иначе задыхалась даже сидя, и спать приходилось в этом же положении. Вера старалась не надоедать вопросами: «Когда меня будут оперировать? Кто будет вшивать клапаны? Неужели заменят все три?»

…Адити и Милена уже уехали домой. У Адити все было хорошо, а Милене посоветовали подождать с операцией года два, не было большой срочности. Они оставили свои адреса, наказали писать им и распрощались с загрустившей Верой. Кровать напротив стояла пустой. В начале января Этери увезли на операцию и больше Вера ее не видела. Все знающие больные говорили, что мышца сердца была у Этери как папиросная бумага и прорывалась от прикосновения иглы, а клапан отторгался. Как не хватало теперь этой женщины! Ее гортанного говора, ее невеселых глаз и доброты, которой она окружала каждого, кто был слабее. Несколько дней Вера не могла есть, ночью стонала и металась, ей снилось, что за окнами, меж замерзших до звонкости деревьев, ходит Этери в легком халатике, с красными воздушными шариками в руках, а ресницы и челка ее покрыты инеем…

Днями за окнами было сумрачно, солнце казалось маленьким и тусклым, его окутывали дымные облака. Сад согнулся под снегом. Паст был испещрен звездочками птичьих следов. Темнела проложенная кем-то лыжня, она исчезала в дальней аллее. По дорожкам ходили с воспитательницей малыши, у них был час прогулки.

Вера никогда раньше не покупала зимой ни гвоздик, ни роз, считала непозволительной роскошью. А в эти месяцы она попросила приносить ей цветы. А Наталия Антоновна покупала чаще всего один цветок, но самый красивый. Иногда это были нарциссы, похожие на желтых мотыльков, иногда розовые или синие гиацинты. Лидочка из биохимической лаборатории отдала ей стеклянный невысокий цилиндр с делениями, он вполне заменил вазу. Вера обвила зеленую змейку традесканции вокруг узловатой ветки лиственницы, подрезала стебель маленькой белой хризантемы — и все вместе поставила в воду. Теперь у нее был сад на тумбочке в изголовье. Стоило немного повернуть голову, и она видела белый округлый цветок — луну среди темных ветвей и листьев.

Вера смотрела, как Наталия Антоновна перестилала постель, выгружала из пакета яблоки, складывала стойкой принесенные журналы.

— Мама, я придумала стихи… только плохие…

— С размером у тебя всегда было плоховато. Те, которые ты в четвертом классе записала в тетрадку, — Вовка соседский стянул и прочитал, не помнишь? Вовку ты отлупила, а тетрадку разорвала, на том и кончилось твое творчество.

— Пережить бы операцию! Я придумала бы такие стихи… Стихи — это стихия, они обрушиваются лавиной от счастья. Да?

— Почему же, и наоборот не реже бывало… вот это, например, лермонтовское:

— Чувствуешь? Горькая поэзия, но какая величественная!

Вера, считавшая, что ей ни в чем не повезло в жизни, одно знала твердо, мать ей подарена судьбой взамен того, что было отнято! Они чувствовали одинаково, как суставчики одной руки, как ветки одного дерева…

Назначили день операции Марыли. Накануне приехала ее мама, тетя Пана, говорливая и подвижная пятидесятилетняя женщина, с румяным лицом, толстыми косами; с Марылей будто сестры, только одна постарше да покрепче. В день, когда Марылю повезли в операционную, тетя Пана мыть полы в палате не дала, сказала:

— Примета плохая, да и чистенько у вас, вчера вечером терли!

Санитарку тетю Дарью уговаривать долго не пришлось, вон их сколько по коридору, палат-то, а она не молоденькая, еще в госпиталях после войны хожалкой служила. Тетя Пана и тетя Дарья быстро поладили, к вечеру подругами стали, из реанимации тетя Дарья весть принесла, что Марыля в полном порядке, боржоми попросила. Операция у нее несложная была, вовремя сделали, самый маленький клапан поставили — аортальный.

— Стало быть, с погремушкой теперь жить будет! — вздохнула тетя Пана. — И откуда эта напасть ревматическая на молодую-то девку!

— У нас тут молодые больше и лежат, болезнь такая, молодых метит. Маняшеньку дня через два в палату вернут, Пана Тихоновна!

Тетя Дарья, намотав мокрую тряпку на щетку, зашла в сто восемьдесят первую и сообщила бюллетень состояния здоровья Марыли Селкович.

Ее привезли из реанимации два молодых парня, одни вез каталку, другой придерживал бутылку с раствором над капельницей. Перенесли с каталки на постель, приготовленную тетей Паной, отметили что-то в блокноте и сдали с рук на руки палатной и процедурной сестрам. Те захлопотали вокруг.

— Мусенька, милая, что-нибудь хочешь?

Вера с волнением смотрела на побледневшую Марылю, на прикушенную нижнюю губу, видно, трубкой от аппарата поранили немного, господи, какая ерунда! Как хорошо, что она уже здесь! Только смотрит, будто что-то вспоминает, далеко еще отсюда Марыля!

— Что тебе дать, доченька?

Тетя Пана вытирала глаза полотенцем и все старалась, чтоб не увидела Марыля ее слез.

— Радио включите, — попросила Марыля севшим хриплым голосом — связкам тоже досталось от дыхательного аппарата.

Рядом с девушкой положили наушники, и она потянулась вся к песне. По щекам катились слезы, а глаза сияли и жаловались на все, что пришлось пережить. Но со слезами уходили горечь и обида. Марыля плакала, как ребенок, испытавший страх и знавший, что все плохое кончилось и сейчас ее пожалеют и утешат.

Тетя Пана наполнила палату хозяйственными хлопотами, разговорами, уютом и запахами деревенских угощений. Она принесла кипятильник:

— Не набегаешься на кухню чайник подогревать, пускай свой будет!

Достала из корзины эмалированный бидон, полный липового меда, будто из сот только что откачали, даже