как слепые котята, народившиеся у соседской одноглазой Мурки. А теперь вот ничего этого уже нет… Никуда не бежит ветер, на ходу подметая стаканчики от мороженого, не хлопают плакаты с белыми буквами над зданием метеослужбы, не прячутся от его неловких, колючих прикосновений прохожие люди. Прохожие, потому что они проходят и проходят мимо дома, а люди — потому что все они человеки… Все, кроме одного — Мишиного папы.

— Вилена, доченька! — кричит из комнаты мама. — Ты уже собралась?

— Нет. — Вилена глубоко вздыхает.

— Ну как же, доченька… — Мать, уже в брючном костюме, с дорожной сумкой в руке, заглядывает на кухню. — Скоро папа приедет, а ты еще даже не переоделась.

Мама у Вилены красивая. И зовут ее очень хорошо — Александра Николаевна. Она работает диктором на телевидении. Вилена думает, что таких красивых дикторов, с таким приятным родным голосом и большими добрыми глазами нет даже в Москве. И вообще нигде больше нет. Так она думает уже давно, четырнадцать лет.

— Доченька, вот твой лыжный костюм, переодевайся скорее. Вилена, что ты на меня так смотришь? Ты же в этом костюме поедешь?

Минут через десять Вилена видит, как подъезжает отец на белых «Жигулях». Он всегда ездит очень осторожно и держится всегда только правой стороны. Наверное, это оттого, что папа у Вилены близорукий человек. «Жигули» медленно разворачиваются и замирают у самого подъезда, перекрыв узкий проезд вдоль дома. Вилена знает, что, едва папа поднимется в квартиру, ему начнет длинно и зло сигналить какой-нибудь таксист, и тогда он, роняя в прихожей вещи, сорвет с вешалки пальто и, не дожидаясь лифта, бросится вниз.

— Виленочка, папа уже приехал?

— Да.

— Покричи, доченька, ему в форточку, чтобы он не ставил машину возле подъезда. Только осторожно, не простудись.

Вилена видит, как папа вновь достает ключи и долго возится, открывая переднюю дверь.

Деревья, уставшие от ветра, понуро и терпеливо ждут весну. И даже сегодняшнему солнцу они не рады, потому что оно не греет, а только светит, как настольная лампа. Можно было бы подумать, что деревья с осени спят, как медведи в берлогах, но Вилена знает, что это не так. Деревья не спали…

Отец уже поставил машину в стороне, возле мусорных ящиков, где была небольшая бетонированная площадка. Он вытянул и поднес к глазам руку, а потом быстро пошел в подъезд.

— Доченька, Вилена! — опять зовет ее мать. — Достань, пожалуйста, из холодильника пакет с мясом, а то забудем. И уложи в целлофановый мешок хлеб.

Деревья оживают, когда на них садятся птицы, пусть даже самые маленькие, как эти вот суетливые и любопытные синички. Вилена это очень хорошо видит: ветви у тополей становятся мягче, кора теплеет, и бесконечно долго пружинит какая-нибудь веточка, радостно раскачивая крохотную птицу с хорошеньким зеленым брюшком и черным клювиком. А когда синички начинают прихорашиваться, поочередно приподнимая крылышки и выщипывая из-под них дневную усталость, деревья улыбаются им. Этого нельзя увидеть, как нельзя увидеть глубину моря на картине Айвазовского, это можно только почувствовать…

— Виленочка, папа пришел. Налей ему, пожалуйста, чаю, сделай бутерброд.

Папа пьет чай с бутербродом и читает газету «Известия». И никто ему не говорит, что это вредная привычка. Папу зовут Эрнест Иванович. Когда-то, очень давно, жила его бабушка, эстонка. Мама говорит, что Вилена странно похожа на нее. Папа преподает философию в институте. Они учились вместе с мамой в Московском университете, и еще с ними учился Мишин папа. Они все там и познакомились…

— Вилена, доченька, ты что наденешь, — валенки или сапоги?

Тетя Нина из табачного киоска закрывает окна деревянными щитами и запирает дверь. Суббота. У нее короткий рабочий день. Подбегает маленький человек в заячьем треухе и начинает размахивать короткими руками. Тетя Нина открывает киоск и дает ему пачку папирос «Север». Маленький человек убегает, а тетя Нина долго возится с замком, опечатывая киоск.

— Спасибо, доча, — говорит отец, — очень вкусно.

Наверное, была у отца эта бабушка эстонка, потому что он как-то забавно выговаривает все слова с буквой «ч». У него за этой буквой всегда как бы угадывается «э». Может, потому, что Родина его бабушки тоже начинается с буквы «э»?

Звонит телефон, мама снимает трубку, и уже только по тому, как она говорит: «Да, мы готовы. Сейчас спускаемся вниз и едем», — Вилена догадывается, что она разговаривает с Мишиным папой. Никогда больше не становится у нее голос таким неестественным, каким он бывает, когда она разговаривает с Мишиным папой.

— Вилена, девочка, ты так повзрослела — я тебя не узнаю!

Это мамина подруга Аглая Федоровна, она ведет детские передачи, наверное, поэтому ей кажется, что она хорошо понимает детей. А вот Вилена давно уже знает, что Аглая Федоровна очень хочет выйти замуж. Теперь — за этого Феликса, которого они захватят по пути. Они бы, наверное, и еще кого-нибудь захватили, но больше нет места в машине.

— Что же ты хочешь — восьмой класс, — многозначительно вздыхает мама. — Такой возраст.

— Да, да, Сашенька, в этом возрасте…

Через лобовое стекло дорога кажется гораздо ближе и опаснее. Невольно начинаешь как бы тоже управлять машиной и даже дергаешь ногой, когда надо тормозить. Но зато здесь такой хороший обзор и можно совсем не смотреть на длинное чернобровое лицо Аглаи Федоровны, как-то странно неподвижное, с заметными следами пудры на лбу и щеках.

— Даже сам Макаренко недооценивал всех отрицательных факторов…

Они пересекают площадь, сворачивают на проспект Космонавтов и мимо больших многоэтажных домов, построенных совсем недавно, направляются в западную часть города. Здесь много заводов, больших и маленьких, здесь городская тепловая электростанция, ее видно отовсюду: огромные трубы, словно действующие вулканы, день и ночь курятся жирными столбами дыма, горизонтально плывущими по небу. Вилене кажется, что и люди здесь живут особенные, чем-то похожие на все эти заводы, которые вызывают в ней настороженное уважение и непонимание. Почему-то она упорно представляет, что завод — это множество круглых больших котлов, над котлами горят яркие костры, а мимо них ходят маленькие люди в промасленной одежде и длинной кочергой помешивают огонь. О том, что находится в котлах, Вилена никогда не думала…

— Вон и Феликс! — над самым ухом Вилены вскрикивает Аглая Федоровна. — Вон, за остановкой, Эрнест Иванович, видите?

— Да, конечно, — поспешно отвечает папа и резко тормозит прямо на проезжей части. Грузовик, едва успевший отскочить в сторону, гневно сигналит и проносится мимо.