исполнено в величественном стиле тридцатых – сороковых годов. Ну а вот здесь у меня будет ландшафт с прелестной перспективой или же что-то монументально-возвышенное, например Валтасаров пир^[28]. Камин Адама^[29] мы, конечно, разберем, а вместо него придумаем что-нибудь в стиле мавританской готики. А на этой стене надо повесить зеркала, хотя нет… тут стоит подумать.

Он погрузился в задумчивое молчание, из которого, однако, вскоре пробудился с воплем:

– Старик! Старик! Споуд, нам надо во что бы то ни стало разыскать этого великолепного старца. Но только никому ни полслова. Тиллотсон будет нашей тайной. Нет, это просто замечательно, просто невероятно. Фрески… Вы только себе представьте!

Глаза лорда Баджери горели. Он проговорил на одну тему почти четверть часа.

II

Три недели спустя лорд Баджери, любивший поспать днем, был потревожен в своей дремоте телеграммой. Она состояла из двух слов: «Нашел. Споуд». Что-то человеческое мелькнуло в лице лорда Баджери, когда обычная маска пресыщенности уступила место выражению удовольствия. «Ответа не будет», – сказал он. Неслышно ступая, лакей удалился.

Лорд Баджери закрыл глаза и предался мечтаниям. «Нашел!» Подумать только, какая у него теперь будет чудесная комната! Второй такой не найти нигде. Фрески, камин, зеркала, потолок… Вся комната в лесах, а по ним быстро и ловко карабкается крошечный сморщенный старичок – ни дать ни взять маленькая усатая обезьянка из зоологического сада, – снует туда-сюда, водит кистью… Фанни Кембл в роли Бельвидеры, Гектор и Андромаха, а может – чем плохо? – герцог Кларенс в бочонке мальвазии^[30]… Лорд Баджери крепко спал.

Вслед за телеграммой не замедлил появиться и Споуд собственной персоной. К шести часам он уже был в Баджери-Хаусе. Его светлость находился в комнате девятнадцатого века: он, раскрасневшись и запыхавшись, выносил из нее разные безделушки.

– А вот, стало быть, и вы! – приветствовал он Споуда. – Как видите, готовлюсь к прибытию великого человека. Ну а теперь рассказывайте о нем, да поподробнее.

– Он оказался старше, чем я предполагал, – отозвался Споуд. – В этом году ему стукнет девяносто семь. Просто уму непостижимо! Впрочем, я начал не с того конца.

– Начинайте, откуда хотите, – улыбнулся лорд Баджери.

– Не стану перечислять детали моей охоты. Если бы вы знали, чего мне стоили эти поиски. Пришлось сделаться Шерлоком Холмсом – признаться, не ожидал я от себя такой прыти. Когда-нибудь обязательно напишу про это книгу. Но все это пустяки: главное, что все-таки я его обнаружил.

– Где же?

– В Холлоуэе. Есть там квартал, где живут обнищавшие интеллигенты. Он старше, бедней, несчастней, чем можно было предположить. Мне, кстати сказать, удалось выяснить, почему он оказался в полной безвестности, почему все забыли о его существовании. Дело в том, что в шестидесятые годы ему вдруг взбрело в голову поехать в Палестину. Он тогда писал на религиозные темы и ему недоставало «местного колорита» – разных там козлов отпущения и всего такого прочего. Он отправился в Иерусалим, побывал на горе Ливанской, а затем двинулся дальше. В общем, он так и застрял где-то в самом сердце Малой Азии – застрял лет на сорок.

– Но чем же он там все это время занимался?

– Писал картины, основал миссию, обратил в христианство трех турок, преподавал тамошним пашам английский и латынь, а также учил их законам перспективы. Потом, где-то в году тысяча девятьсот четвертом, он вдруг понял, что стареет и что слишком давно не был на родине. Он вернулся в Англию, но выяснилось, что все те, кого он знал, умерли, торговцы картинами о нем понятия не имеют, работы его их не интересуют и вообще для всех он просто смешной старый чудак и не более того. С грехом пополам устроился он преподавать рисование в женской школе Холлоуэя – там он и работал, а сам между тем старел, слабел, слепнул, глохнул и вообще потихоньку впадал в маразм, пока наконец его из школы не уволили. Когда я обнаружил его, он начал тратить последние десять фунтов. Живет он в какой-то жуткой дыре, в подвале, где полно тараканов. Когда кончатся его сбережения, ему ничего не останется, кроме как тихо умереть.

Баджери поднял белую руку:

– Довольно, прошу вас! У нас очень мрачная литература. Хотелось бы, чтобы хоть действительность была повеселей. Вы не сказали ему, что я хотел бы поручить ему написать фрески?

– Но он не в состоянии писать. Он еле ноги волочит и к тому же почти ничего не видит.

– Не в состоянии писать? – ужаснулся Баджери. – Но тогда какой же от него прок?

– Ну, если исходить из такой точки зрения… – начал было Споуд.

– Стало быть, пропали мои фрески! Будьте так любезны, позвоните в звонок.

Споуд выполнил его просьбу.

– Какое право имеет Тиллотсон продолжать занимать место под солнцем? – продолжал тем временем брюзжать лорд Баджери. – Ведь только это и было главным оправданием его существования.

В дверях появился лакей.

– Пусть кто-нибудь все снова расставит по местам, – распорядился лорд Баджери, взмахом руки указав на опустошенные шкафы, на груду стекла и фарфора на полу, на снятые с крюков картины. – Пройдемте-ка в библиотеку, Споуд. Там нам будет удобнее.

Они двинулись по длинной галерее, затем стали спускаться по лестнице. Впереди шествовал лорд Баджери.

– Какая жалость, что старик Тиллотсон нас так подвел, – извиняющимся тоном пробормотал Споуд.

– Давайте поговорим о чем-нибудь другом. У меня пропал к нему интерес.

– Но все-таки, не кажется ли вам, что имело бы смысл ему помочь? Между ним и богадельней всего-навсего десять фунтов. Если бы вы видели, сколько в его подвале тараканов.

– Довольно, довольно! Я сделаю все, что вы сочтете необходимым.

– А что, если организовать подписку среди истинных ценителей искусства?

– Где вы таких найдете? – фыркнул лорд Баджери.

– Вы, разумеется, правы, но очень многие примут в ней участие из одного снобизма.

– Снобы раскошеливаются, только когда им это выгодно.

– Вы совершенно правы. Я, признаться, об этом не подумал. – На мгновение Споуд замолчал. – Кстати, почему бы нам не устроить обед в его честь. Грандиозный банкет в честь Тиллотсона. «Старейшина английской живописи». «Живой классик». Вы представляете, какие будут заголовки в газетах. Я и сам напишу о нем. Снобы сбегутся толпой.

– Надо будет пригласить побольше художников и критиков, и прежде всего таких, что терпеть не могут друг друга. То-то будет потеха, когда они перегрызутся, – подхватил лорд Баджери и расхохотался. Затем он снова помрачнел. – Все равно, – добавил он, – это будет слабая замена моим