разошлась мгновенно, и тираж удвоили. Любители музыки сокрушенно говорили: «Это не искусство, нет, так нельзя. Он негодяй, этот композитор!» — и ставили симфонию на полки, потому что невозможно не приобрести столь необычную вещь. «Жутко, но интересно», — утверждали другие и тоже покупали диски и кассеты.

А композитор был счастлив. Он даже не подсчитывал стекающиеся в его карман проценты. Он мечтал.

Он представлял себе, как было бы замечательно написать симфонию атомного взрыва. Если расставить целую систему микрофонов, спрятав их в укрытия, достаточно прочные, чтобы выдержать первый натиск ударной волны, если взять самые разные микрофоны — от великанов с мембраной из дюймовой брони до шпионских «клопов», способных засечь самый затаенный шорох, и сделать так, чтобы в разное время по очереди слетали с них крышки-предохранители и распахивались навстречу буре чуткие уши, и если подобрать подходящий город, и если объяснить нужным людям всю важность этого эксперимента для искусства, искусства с большой буквы, искусства для избранных, то очень даже будет что записать: рев демонов смерти, выпущенных на свободу, хруст лопающихся стальных скелетов зданий, звон миллионов рассыпающихся стекол, хрипение воды и газа, хлынувших из разорванных в тысячах мест артерий города. И тысячеголосый крик людей — участников эксперимента с той стороны проводов, заглушенный грохотом падающих на сожженную землю обломков, крик, о котором только догадываешься.

И пламя, его тоже не приходится сбрасывать со счетов. Интересно, конечно, когда горит рояль, но куда занятнее, когда пылают железо и камень, когда с неуловимым шипением испаряется все, что может испаряться.

Вот это будет правда жизни! Или — правда смерти?

Впрочем, композитор эти понятия путал. В философии юн был не силен.

Зато какая музыка!

«Утомленное солнце нежно с морем прощалось…» Или — с Землей? К тому же — утомленное ли, может — равнодушное? Но тогда при чем тут нежность?

Лучше так: равнодушное солнце прощается с землей.

Сумерки.

Тащат гамадрилы пианино. Тащат бабуины пианино. Тащат павианы пианино.

Тащат обезьяны пианино по сильно пересеченной местности. С визгом волочится по угловатым камням основание, и гулом отзывается на каждый камень капризный деревянный ящик. Тащат они его к обрыву, и процесс перемещения заслоняет от них высокую цель всего мероприятия, и ругают они пианино. Но это неважно. Главное, помнит высокую цель пятирукий их вожак. Пятая рука выросла у него там, где у всех растет хвост. Эта рука да еще умение мыслить абстрактно, умение отрешиться от мелочей, от мелких частностей, помогли ему стать вожаком. Он помнит, для чего втаскивают обезьяны пианино на откос: потом все племя соберется внизу, под утесом, задрав вверх тупые морды, и он, вожак, сбросит пианино на камни, чтобы грохнул ящик в последний раз и чтобы в звоне лопнувших струи послышался обезьянам звук собственных их рвущихся жил. Чтобы прониклись они ужасом и почувствовали, как велик вожак.

А когда забудут перенесенное потрясение, можно ведь и повторить. Жаль только, что добывать пианино с каждым разом становится все трудней. Вот если бы записать этот звук и прокручивать его каждый раз.

Где бы это раздобыть магнитофон? Или проще заставить кого-нибудь его изобрести?

Удобная вещь для обезьян — магнитофон.