делаю.

Обязательно нужно следить, чтобы уровень воды в ванне не поднимался от дождя выше струны, а потому нужно периодически вычерпывать излишек, делая это крайне осторожно, чтобы не вызвать постороннего волнения на поверхности. Если дождик слабый, то можно это делать три-четыре раза в сутки. Однако же если он вдруг усилится, то надо не пропустить этот момент и тогда уже наблюдать за уровнем более внимательно.

В среднем под дождём ванна должна простоять часов сорок. — Итак, наутро третьего дня столь же аккуратно вычерпываем верхний слой воды, для того чтобы струна поднялась немного над поверхностью. Затем уже без всяких предосторожностей можно извлечь брус из ванны, а воду разлить по стеклянным банкам, которые, не закрывая крышками, следует тут же перенести в помещение, полностью звукоизолированное, и оставить там ещё на двое суток.

За это время нужно подготовить воду, замороженную в формах букв. Это, конечно, делается с помощью холодильника. Хорошо, если формами будут пластмассовые ванночки. Мне за неимением таких ванночек приходилось вырезать формы в липовых дощечках, а потом мучиться, отдирая от них лёд: очень важно, чтобы ни одна буква при этом не сломалась, — если ломается, надо делать её заново…

Тупость и неряшливость, сопровождающие моё безразличие, привели в результате к тому, что я упустил из описания главный момент процедуры. Впрочем, я не чувствую и досады оттого, что мне приходится вернуться к нему сейчас: не вижу большой разницы, раньше или позже это будет сказано, — лишь бы момент этот не был совсем позабыт.

Итак, ещё когда мы вычерпывали воду из ванны под дождём, нам следовало иметь под рукой готовые формы букв, расставленные в том порядке, в каком они будут идти в сообщении, в тексте или, например, в стихотворении, носителем которого должна будет стать подготовленная вода. Именно в этой последовательности мы разливаем воду по формам: одно зачерпывание — одна буква. Это делается для того, чтобы буквы были упорядочены во времени. Порядок же пространственный будет дальше совершенно неважен: буквы можно потом перепутать, перемешать, поставить в морозилку и вынуть оттуда в какой угодно конфигурации. Но вот (теперь я возвращаюсь к тому, на чём прервался выше) если какая-нибудь буква при отделении от формы сломается, нужно взять именно эту льдинку, растопить её и заново влить в форму. Надеюсь, понятно, почему это так.

После двух-трёх дней дождя, если вдруг ударил бы ночью мороз — это было бы самое лучшее. Тогда формочки с буквами можно было б тоже оставить под открытым небом, очистившимся и звёздным, — и к утру четвёртого дня они были бы готовы. Почему — не знаю, но мне кажется, это как-то более соответствовало бы… Хотя нет, конечно, это непринципиально, даже несмотря на то что в холодильнике они испытывают вибрации от мотора…

Хотя кто его знает. Говорю, что на дворе мне было б за них спокойнее. Но как можно подгадать такую погоду? Послушать прогноз — так ведь надёжность у него очень маленькая. —

На пятый день вы входите в звукоизолированное помещение и вновь сливаете воду в большую посуду, можно в ту же ванну. Затем погружаете туда буквы, отделённые от форм. Во всё время, пока они будут таять в воде, текст должен звучать. Если текст короткий, вам придётся произнести его несколько раз. Можно, конечно, записать его предварительно на магнитофон, но только запись должна быть очень чистой, без шумов, а потому лучше пользоваться своим натуральным голосом. Весь текст должен звучать на ноте ре, однако в данном случае октава не важна, выбирайте, какая для вас удобней. Медленно тающие льдинки будут наконец в воде почти неразличимы, но таяние должно закончиться полностью ещё во время звучания, поэтому надо повторять текст с запасом, лучше для уверенности — в течение двух-трёх часов. Затем опять надо оставить воду в абсолютной тишине на двое суток.

После этого вода готова к употреблению и с ней можно делать всё что угодно: обливать ею, обрызгивать или умывать людей, которых вы хотите сделать адресатами своего текста. Или давать им пить эту воду в любых количествах. Или вымачивать в ней белые листы бумаги, а потом передавать или посылать по почте. При этом вовсе не обязательно ставить ваших адресатов в известность, что эта вода подготовленная. Для акта передачи достаточно вам самим это знать. Ведь даже если вы предупредите адресата, это никак не повлияет на его восприятие: всё равно, в любом случае, ваш текст никак не будет воспринят им или осознан.

Леночка

1

Я не знаю, что со мной сделалось. Я начала биться под ним и быстро-быстро выкрикивать все запрещённые слова варваров, которые слышала в школе. Но этого мне было почему-то недостаточно, я не знала, что мне делать, и я наконец крикнула ему в ухо слово моей матери — оно тоже варварское, но я не произносила его даже мысленно с семилетнего возраста, когда моя мать умерла…

Но и этого было мало. Ведь для него это были самые обычные слова. Он удивлялся вообще, что я кричу, но не понимал, будучи простым варварским мальчиком, и не мог понять, почему я кричу именно их и что это значит для меня.

И тогда я стала кричать на языке моего рода — те запрещённые слова, которым научил меня прадед Пафнутий Алексеевич.

И я крикнула слово «гмынх» (подушка) — слово его брата Николая, авиатора, погибшего в первую империалистическую войну на австрийском фронте.

И я крикнула слово «да́кань» (плесень) — слово его отца и «ома́вье» (искать) — слово его матери.

И я крикнула слово «ка́дье» (висеть, виснуть) — слово его бабушки, которую задавила лошадь.

И я крикнула слово «лума́жа» (ботинки, обувь) — слово его двоюродного брата Константина, умершего в 1911 году от рака горла.

И я крикнула слово «у́лый» (прозрачный) — слово его двоюродной сестры Лидии, которая в 1918 году вышла замуж за турка и уехала в Турцию, где через год была задушена двумя старшими жёнами.

И я крикнула затем слова трёх его сыновей, двое из которых были репрессированы и умерли неизвестно где, а третий — мой дед — погиб в Великую Отечественную войну под Севастополем.

И я крикнула наконец слово «ста́мка» (секунда) — слово моего великого троюродного деда Емельяна, составителя словаря, который был убит его племянниками, Антоном и Александром, но который жив и ещё вернётся.

И тогда вдруг всё разрешилось благословенными, сладостнейшими слезами, и я была успокоена и счастлива, что мне не пришлось крикнуть последнего из запрещённых слов нашего языка, того слова, которое я сама запретила десять месяцев назад в присутствии всех наших родственников,