были его ботинки. Они прикрывали только верхнюю часть его ног, и, когда лакей поднял мальчишку, стали видны грязные подошвы в мозолях и крови.

Остальные мальчишки, такие же оборванные и грязные, продолжали танцевать вокруг и обзываться. Теперь они бросали в лакея булыжники, на что он не обращал внимания, как гигантское морское чудовище, чью толстую кожу не могли поразить острые гарпуны. А лицо мальчика, которого он сжимал, тем временем посинело и начало дергаться, как у висельника в Ньюгейтской тюрьме.

Слуга мог запросто его задушить. Почему бы и нет? Кто станет наказывать человека, убившего воришку-сироту, паразита, заслуживающего не больше сочувствия, чем крыса. Как мой читатель узнает на последующих страницах, я не являюсь приверженцем самых строгих моральных принципов, если того требуют обстоятельства, но удушение ребенка, определенно, относится к категории вещей, которые я не могу допустить.

— Отпусти мальчишку, — сказал я.

Ни попрошайки, ни ливрейный лакей не видели, как я подошел, и разом повернулись ко мне. Я держался прямо и шел с важным видом, ибо давно узнал, что уверенный вид значит гораздо больше, чем права, сопряженные с какой-то должностью.

— Отпусти мальчишку, — повторил я.

Лакей только фыркнул в ответ, как рассерженная утка. Вероятно, увидев, что я одет просто и на мне нет парика, он заключил, что я отношусь к среднему сословию и, так как я не джентльмен, он не обязан повиноваться мне беспрекословно. Хотя он слышал в моем тоне приказ, это его не испугало. Наоборот, он разозлился еще больше и, как мне показалось, сжал мальчика еще сильнее.

Глядя на мальчика, я понял, что жить ему осталось недолго и медлить больше нельзя. Поэтому я вынул из ножен клинок и приставил его прямо к шее лакея. Я собирался его припугнуть, но при этом вовсе не собирался вести себя как болван, расточающий пустые угрозы.

— Я не позволю, чтобы мальчик задохнулся, пока ты раздумываешь относительно серьезности моих угроз. Через пять секунд, если не отпустишь мальчишку, я проткну тебя насквозь. Ошибаешься, если думаешь, что мне раньше не доводилось делать ничего подобного, и, по всей видимости, мне придется не раз поступать опрометчиво и в будущем.

Глубоко посаженные глаза лакея превратились в узкие щелки. Должно быть, он увидел по выражению моих глаз, что я не шучу, так как тотчас разжал руку, и мальчик упал на землю, где его подобрали товарищи и оттащили прочь. Почти никто из них даже не взглянул на меня, и только один услужливо поклонился, подбежав к нам поближе — достаточно близко, чтобы видеть нас, но достаточно далеко, чтобы убежать, если возникнет такая нужда.

Лакей продолжал на меня смотреть, но теперь в его взгляде была смертельная ярость. Вероятно, он думал, что если не удалось задушить мальчишку, может, получится это сделать со мной.

Я всем своим видом показал, что со мной это не пройдет, и убрал клинок в ножны.

— Не хочу пачкаться, — сказал я. — У меня даже слов нет для такого низкого существа, которое получает удовольствие, издеваясь над детьми.

Он посмотрел на мальчишек, которые теперь были на безопасном расстоянии.

— И близко не подходите к этому дому. Не знаю, как вы сюда попали, но, если приблизитесь, я передушу всех до одного. — Затем он снисходительно повернул свое утиное лицо ко мне. — Зря им сочувствуете. Это воры и злодеи, а ваши бездумные поступки только подвигнут их на новые выходки.

— Ну да. Лучше убить ребенка, чем подбодрить его.

Ярость на лице лакея сменилась еле сдерживаемым гневом, который заменял ему, как мне показалось, беспристрастное выражение лица.

— Кто вы? Что-то я не видел вас раньше на этой улице.

Я решил не разглашать свое имя, не будучи уверенным, что мой возможный работодатель хочет афишировать свою связь со мной. Вместо этого я решил назвать его имя.

— У меня дело к мистеру Джерому Коббу.

Выражение его лица снова неуловимо изменилось.

— Ступайте за мной, — сказал он. — Я служу мистеру Коббу.

Лакей изо всех сил пытался изобразить более подобающую гримасу и спрятать обиду, по крайней мере, пока не выяснит, насколько я важен для его господина. Он провел меня внутрь элегантного городского дома и попросил обождать в гостиной, где было множество кресел и диванов, обитых красным бархатом и украшенных золотым кантом. На стене висело несколько портретов в тяжелых золотых рамах. Между картинами были расставлены высокие зеркала, отчего помещение казалось наполненным светом. На стенах также располагались многочисленные серебряные бра, а на полу лежал огромный турецкий ковер тонкой работы. И дом, и район говорили о том, что мистер Кобб был человеком со средствами, а обстановка гостиной свидетельствовала о том, что он обладал определенным вкусом.

У богатых существовала привычка заставлять людей, занимающих более низкое положение, к которым, безусловно, относился я сам, бесконечно ожидать приема. Я не мог понять, почему тем, кто обладает неограниченной властью в королевстве, необходимо постоянно доказывать свое могущество. И было не ясно, хотели они доказать его мне или самим себе. Кобб не относился к подобным людям и во многом отличался от них, о чем мне вскоре предстояло узнать. Не прошло и четверти часа, как он появился в гостиной. По пятам за ним следовал его сердитый лакей.

— А, Бенджамин Уивер. Очень рад, сэр. Очень рад.

Он поклонился и жестом показал, что я могу сидеть, поскольку я вскочил со своего места, когда он вошел. Я поклонился и сел.

— Эдвард, — сказал он слуге, — принеси мистеру Уиверу стаканчик того восхитительного кларета. — Затем обратился ко мне: — Вы ведь не откажетесь от стаканчика кларета, не так ли?

— Только если он восхитителен, — ответил я.

Он улыбнулся. Мистер Кобб был крепок и улыбчив, лет за сорок, с морщинистым лицом и живыми ярко-синими глазами. Он производил впечатление веселого человека, но я давно научился относиться к веселым людям с подозрением. Иногда они действительно были такими, какими казались, а иногда за веселостью скрывали жестокость.

Как только Эдвард подал мне вино, которое действительно оказалось восхитительным и содержалось в изысканном хрустальном бокале, украшенном танцующими рыбками, Кобб устроился напротив меня в красном с золотом кресле, отхлебнул из своего бокала и закрыл глаза от удовольствия.

— Я слышал о вас, мистер Уивер, много хорошего. Говорят, вы находите потерянное. Также говорят, вы умеете превосходно маскироваться. Немаловажно для человека, о котором так много пишут газеты.

— Джентльмены могут знать мое имя, не зная меня в лицо, — сказал я. — Только очень внимательный человек может