красотой, умением себя вести и, главное, будет вкалывать день и ночь, чтобы обеспечить ей достойное существование.

Родители, понадеявшись, что первым отрицательным марьяжным опытом Света и ограничится, принялись отговаривать ее от второго замужества, а когда поняли, что она уперлась не на шутку, решительно посоветовали на их помощь в дальнейшем особенно не надеяться.

Ее вина перед родителями усугубилась и еще одним обстоятельством. Брат Димка подрастал, и становилось ясно, что Света не только отняла у него первородство, но и забрала себе практически весь запас достоинств, отпущенных им на двоих природой. Димка рос низеньким и откровенно некрасивым, хотя и был похож на хорошенькую сестру, и по всем предметам учился одинаково слабо. Потом, весьма рано и явно, обнаружилось еще одно неприятное качество, унаследованное от семьи матери: Димка был очень не дурак выпить.

А Светин роман тем временем завершился новым браком, рождением двух прелестных дочек-погодков и полным разочарованием в шоферской любви.

Нет, первые-то два года были вполне счастливыми. Толя был нежен и предупредителен ровно настолько, насколько позволяло его пролетарское происхождение и воспитание. Он обожал дочек и совсем не был в претензии, что нет сына — чего, памятуя собственный грех, опасалась Света. Он вставал к ним по ночам, менял пеленки и гулял с коляской.

Жили они в Толиной комнате в коммуналке, и Света, будучи на сносях, с крохотной Ксюшей под мышкой, ходила по райисполкомам выбивать квартиру. Переехать из «вороньей слободки» им удалось только тогда, когда Соне было уже два года. Тут-то, перестав стесняться многочисленных соседей, Толяша и показал свое истинное лицо.

Поняв, что с его реакцией и здоровьем боксерской карьеры не сделаешь и его потолок — титул чемпиона района в полусреднем весе, он начал пить. Он обзывал Свету «сукой и проституткой», говорил, что «руки у нее растут из жопы», денег на житье не давал и толку никакого от вспышек его любовной страсти не было, разве что многочисленные аборты. Света оказалась из тех несчастных женщин, над которыми «только штанами потряси, и она в «залете», а о предохранении шофер (в отличие от инженера) и слышать не желал, считая, что предохраняются только шлюхи и только с чужими мужиками, а жена на то и жена, чтобы с ней все было естественно.

Скоро обнаружилось и еще одно принципиальное отличие между Светиными мужьями: первый, будучи старше и образованнее, хотя бы не попрекал Свету невысоким заработком. Пролетарий же считал за Светой каждую копейку, выговаривая ей даже за импортный стиральный порошок, и в один прекрасный момент Света обнаружила, что он, ничего не давая ей на собственное питание, еще и крадет деньги из ее кошелька…

Понятно, что требования беззаветной любви и самоотдачи на Светино благо вызывали у Анатолия такую же рефлекторную озверелость, что и у Геннадия, только бил шофер чаще, злее и сильнее, да еще и в присутствии испуганных и зареванных дочек. Света оказалась в больнице со сломанным носом и настоящим, а не игрушечным сотрясением мозга, после чего последовал закономерный разъезд и развод.

Добивало совсем отчаявшуюся стать любимой Свету то, что Генка, расставшись с очередной женой, не попробовал вернуться к ней, хотя на тот момент она была формально свободна. На гребне первой перестроечной волны он махнул в Америку на ПМЖ и неплохо устроился в солнечном городе Майами. Особенно это огорчало Свету потому, что она с ужасом поняла, что ни разлюбить, ни позабыть Савицкого она по-настоящему так и не смогла…

А тем временем на семью Творожковых обрушилось очередное испытание. Не поступив по причине изрядной туповатости в очный институт, Димка пошел в армию и возвратился оттуда полновесным запойным «аликом». Полтора года родители и, по возможности, сама Света боролись с этим наваждением, добившись, наконец, того, что Димка стал хотя бы пить как все — с утра пятницы по вечер воскресенья с опохмелкой в обед понедельника. Света устроила его к себе на предприятие, чтобы досматривать его и в рабочее время тоже. Родители еще настояли на учебе в заочном институте, и все вроде бы в семье Творожковых устоялось.

Свету всю ее жизнь больно задевало то, что родители обделили ее любовью и заботой во имя Димки, который так и не смог стать гордостью родителей, а в ней своего счастья и надежды видеть решительно не хотели. Тем не менее брата она любила, пеклась о нем настолько, насколько могла, а он в свою очередь на удивление всем ловко исполнял роль любящего брата и внимательного дяди, прекрасно ладящего с замужней сестрой и маленькими племянницами.

Через некоторое время после развода, дав подругам уговорить себя, что ее совсем не портит оставшаяся на носу после травмы горбинка, и вняв Толькиным обещаниям «зашиться» и не пить, Света приняла разведенного мужа назад, тем более что перешагнула значимый для женщины рубеж в тридцать пять лет. Кроме того, войдя в зрелый дамский возраст и наслушавшись разговоров подруг, она безумно боялась остаться без регулярной порции мужских гормонов и начать стариться. Да и дочки просили извинить папу, особенно Ксюша, старшая, на Анатолия особенно похожая и очень его любившая.

Некоторым вознаграждением за рухнувшие мечты о неземной любви и безоблачном семейном счастье было общение с коллегами и подругами. Не всеми, конечно, но теми, кто, как ей казалось, понимал ее чувствительную душу, ценил ее золотое сердечко и любил ее. Приятным обстоятельством было и то, что в их отделе она была единственной женщиной, а окружали ее интеллигентные, галантные молодые люди, неуловимо напоминавшие Савицкого и разительно непохожие на Толю Евсеева, который хоть и окончил с грехом пополам заочный автомобильный институт, но так и остался дуб-дубом, валенок-валенком.

Света тогда работала в отделе у некоего Машина, и занимались они освоением нового оборудования. Света числилась техником, потому что должности переводчика в отделе не полагалось, и сидела, не вставая, над переводами немыслимой толщины инструкций к импортной электронике. Английский она любила, а вот французский, который тоже числился за ней по диплому, терпеть не могла, по работе не использовала и благополучно забыла. И переводчиком работать ей тоже нравилось, но вот художественную литературу она бы переводила с куда как большим удовольствием. Света гордилась своей начитанностью и тонким чувством языка, о котором ей говорили еще в институте, но особого рвения в работе не проявляла, да и какое тут служебное рвение с двумя детьми, козлом-мужем и вечной нехваткой денег.

Из коллег-мужчин самым